Истории города Бостона - Леонид Спивак
Приезд тициановской «Европы» в Бостон был отмечен торжественным приемом с шампанским у «королевы Бэк-Бея». Луиза Холл Тарп, биограф Изабеллы Стюарт Гарднер, заметила: «Некоторые бостонские леди изо всех сил старались не глазеть на пышнотелую Европу, едва прикрытую кисеей, и миссис Гарднер получала удовольствие, глядя на их лица».
Марк Твен, еще один знаменитый американец, совершивший в те же годы паломничество в Европу, вспоминал: «… Венеция, покоящаяся на недвижных водах – безмолвная, покинутая, горделивая даже в своем унижении, погруженная в воспоминания об исчезнувших флотилиях, битвах и победах, о великолепии отгремевшей славы».
Изабелла Гарднер вела в городе каналов особую жизнь: среди фресок и книг по истории искусства, среди антикварных лавок и аукционов, где она выискивала новые жемчужины для своей художественной коллекции, среди мерцающих витрин тончайшего венецианского стекла и тяжелой парчи, вытканной золотом и пурпуром, вечерних прогулок с музыкантами в лагуне (в гондолу иногда загружали даже рояль). Здесь она обретала гармонию среди волшебных венецианских сумерек, где так иллюзорна грань, отделяющая воздух от воды, свет – от загадочных теней каналов, а о бренности всего сущего лишь негромко напоминали ветшающая штукатурка дворцов и едва ощутимый запах тлена, всегда сопровождающий этот медленно погружающийся в воду город. Сама жизнь здесь представлялась всего лишь какой-то трагической и необъяснимой пьесой с невидимым, но властным режиссером.
Одна из легенд утверждает, что название города возникло из игры латинских слов «venus etian», «приходи еще», передающей очарование, оказываемое этими местами на путешественников. Супруги Гарднер, как правило, приезжали в Венецию раз в два года. Сюда же они приглашали друзей и людей искусства, создав в Палаццо Барбаро свой «двор», подобный бостонскому.
Венецианский портрет Изабеллы кисти А. Цорна
Среди частых гостей Гарднеров был и Андерс Леонард Цорн, шведский живописец, добившийся громкой славы в Париже (французское правительство даже отметило его орденом Почетного легиона). Ему охотно позировали европейские аристократы и члены королевских семейств.
По странному совпадению Цорну, как некогда Сардженту, никак не удавался образ Изабеллы Гарднер. Они провели вместе долгое время, художник сделал множество набросков, но так и не смог найти нужное настроение.
В один из вечеров 1894 года, когда с Большого канала доносились звуки венецианского карнавала, Изабелла распахнула стеклянную балконную дверь и обернулась к гостям. «Не двигайтесь!», – воскликнул Цорн, немедленно приступив к очередному наброску. Портрет был готов в течение этого длинного вечера, перешедшего в ночь.
Освещенная мягким, несколько театральным желтоватым светом гостиной Изабелла Гарднер в балконном проеме, с широким взмахом рук, словно возносящих ее над призрачным миром, созданном из мерцающих бликов колыхающейся аспидной воды, ускользающей музыки карнавала и россыпей ночного фейерверка над невидимой рампой дворцов. Цорн создал не просто «венецианский» облик героини: «парящая» Изабелла сама рождала мимолетный и яркий образ среди меняющихся и тающих в воде каналов отражений, образ, живущий не дольше россыпи фейерверка, как скоротечная иллюзия гармонии человека и города, как зыбкий мираж счастья.
Возможно, и сам супруг Изабеллы Гарднер затруднился бы ответить на вопрос, какую из двух Венеций любила она более всего – легкую, по-детски праздную жизнь венецианского карнавала или же покой и просветленную печаль ее каналов и старинных церквей с фресками мадонн?
Павел Муратов писал в «Образах Италии»: «В часы, проведенные у старых картин, украшающих венецианские церкви, или в скользящей гондоле, или в блужданиях по немым переулкам, или даже среди приливов и отливов говорливой толпы на площади Марка, мы пьем легкое сладостное вино забвения. Все, что осталось позади, вся прежняя жизнь становится легкой ношей. Все пережитое обращается в дым, и остается лишь немного пепла, так немного, что он умещается в ладанку, спрятанную на груди у странника».
Страсти по полотнам
Бостон не зря именовали «Афинами Америки». В последней четверти XIX столетия в городе настал «серебряный век». Сохранив, в отличие от Нью-Йорка, дух эпохи Просвещения и столь редкую для Америки архитектурную старину, Бостон основывал престижные колледжи и университеты, музыкальные и исторические общества, музеи и литературные издания. Приехавший с американского Запада писатель Ф. Брет Гарт сказал, что в этом городе «нельзя разрядить пистолет, не попав в автора какого-нибудь двухтомника».
Томас Эдисон установил здесь первую частную динамо-машину, и роскошный отель «Вандом» засветился ярко и непривычно. Электричество тогда еще было малопонятной диковинкой. Надежными источниками света по-прежнему считались газовые лампы и свечи. Эстеты предпочитали свечи, жалуясь, что от газа темнеют бриллианты.
Телефон, самое известное из бостонских изобретений, тоже прижился не сразу. В высшем обществе телефонный звонок долгое время считался дурным тоном, и общение, как и раньше, происходило посредством личной переписки. По телефону главным образом разговаривала прислуга или велись деловые переговоры через доверенных лиц. В доме Гарднеров был установлен аппарат без звонка, так что все новости по-прежнему поступали по телеграфу.
В 1897 году в Бостоне пустили метро, первое в Соединенных Штатах. Начальная станция «Парк-стрит» открылась у подножия Капитолия, при входе в старейший американский парк Коммон. Бостонское метро было подземным лишь в центральной части; затем издающий веселый звон вагон продолжал свой путь по улицам как городской трамвай.
Последняя четверть XIX столетия принесла в Бостон европейский архитектурный шик. Новомодный Бэк-Бей украсился площадью Капли с церковью Троицы, шедевром «отца американской архитектуры» Генри Ричардсона. Храм построили на тысячах дубовых свай, погруженных в воду – единственное возможное в то время инженерное решение на намывной земле.
На той же площади Капли в конце столетия появилось ренессансное здание Публичной библиотеки, созданное тремя учениками Ричардсона. Напоминавшая по форме старую парижскую Национальную библиотеку, с интерьерами желтого сиенского мрамора и аллегорическими росписями Джона Сарджента, здание более походило на храм искусств. В ее флорентийском дворе с фонтаном предполагалось установить бронзовую скульптуру, специально заказанную во Франции.
«Вакханка с младенцем-фавном» была выполнена в двух экземплярах – один украсил Люксембургский сад в Париже, другой предназначался для бостонской библиотеки. Последовавший вскоре скандал не стал неожиданностью для пуританской столицы Новой Англии. Обнаженная танцующая вакханка была объявлена «неприличной, аморальной и не соответствующей духу просветительского учреждения». Бронзовую бесстыдницу в конечном итоге убрали со двора, и последующие сто лет она простояла в темном углу на третьем этаже библиотеки.
Совпадение это или нет,
