Турецкие войны России. Царская армия и балканские народы в XIX столетии - Виктор Валентинович Таки
Как и в случае с Дунайской Болгарией летом 1877 года, вступлению русских войск в забалканские города предшествовало массовое бегство мусульманского населения, сопровождавшееся разграблением его имущества[794]. В Филиппополе, захваченном Гурко 5 января, после нескольких дней сражения, масштаб грабежей был таков, что консулы европейских держав обратились к русскому командующему с формальным протестом. Они сообщали, что «насилия и беспорядки, совершаемые болгарами, с каждым днем приобретают все большие размеры». Консулы утверждали, что болгары «умело используют доверчивость русских солдат и подталкивают их… стать своими соучастниками, с тем, чтобы действовать под их защитой». Притом что случаи краж были «бесчисленными», первоначальные меры безопасности, принятые Гурко после первой личной встречи с консулами, оказались недостаточны. Подобных беспорядков, по заявлению подписантов, не было ни в последние два года, ни в ходе недавнего отступления османских войск из города, несмотря на то что от турок, покидавших свои жилища, «можно было ожидать некоторых злонамеренных действий в отношении христианского населения Филиппополя, враждебность которого им была известна». Консулы просили Гурко направить солдат на защиту своих консулатов. Они также настаивали, чтобы командующий исключил из местной милиции, которую собирался создать, всякого православного болгарина, не доказавшего свою благонадежность, а также включил в нее «как можно больше иностранцев, поскольку последние будут руководствоваться исключительно чувством беспристрастности и справедливости»[795].
В ответ Гурко приказал описать всю мусульманскую собственность и размещать русские войска только в домах, покинутых мусульманами, а также велел подчиненным ему командирам не допускать краж[796]. В то же время ни он, ни кто-либо другой из русских генералов не видели в забалканских мусульманах только невинных жертв жестокости со стороны христиан. По словам Николая Николаевича, мусульманское население, которое последовало приказу Сулейман-паши об эвакуации, бежало, прихватив все свои пожитки, предварительно предав огню как собственные дома, так и жилища своих соседей-болгар[797]. Русский живописец-баталист В. В. Верещагин, сопровождавший авангард М. Д. Скобелева, наступавший на Германлы и Адрианополь, сообщал о жалобах местных болгар на то, что их соседи-мусульмане прихватили принадлежащие им одежду, утварь, лошадей и повозки и бежали в Константинополь[798]. Порой грабежи сочетались с большими жестокостями. Так, командовавший 31‑й пехотной дивизией генерал-лейтенант Н. Н. Вельяминов писал о подожженных турками селениях в окрестностях Татар-Базарджика, вблизи которых «валялись многочисленные трупы убитых болгар, мужчин, женщин и детей». Сам «разоренный и сожженный город представлял очень грустную картину, – по улицам валялась масса человеческих трупов, жертв турецкого варварства»[799]. Спустя несколько дней капитан лейб-гвардии гусарского полка Норд сообщал из Хаскиоя, что «турки произвели вчера страшные зверства над болгарами и сожгли много домов»[800].
Как и на более ранних этапах войны, некоторые из этих «зверств» были делом рук черкесов. Еще до декабрьского перехода через Балканы болгары Дольнего Лома жаловались, что черкесы жгут их деревни и стреляют в жителей[801]. Начальник штаба 3‑й пехотной дивизии писал про большое селение Чуперликиой, «разграбленное и вырезанное черкесами до того, что что ни дом, то – мертвое тело»[802]. По некоторым сообщениям, «черкесы и башибузуки» предались «грабежу, зверству и разным неистовствам над жителями болгарами» оставленного османскими войсками Ямболя и Сливно, который русские войска нашли сильно пострадавшим от огня и грабежа, а многих его болгарских жителей убитыми[803]. В других случаях жестокости были делом рук турецких солдат, некоторые из которых превратились в мародеров после разгрома армии Сулейман-паши под Филиппополем. Так, командовавший 3‑й пехотной дивизией В. Д. Дандевиль сообщал, что «турецкие мародеры, спускаясь с гор (куда они бежали после сражения. – В. Т.), режут и грабят болгар в 1 и 2 часах от Станимаки»[804].
Подобные разорения продолжались до самого окончания кампании: русские войска, в середине января занявшие Адрианополь и продвигавшиеся в Восточную Фракию, находили вдоль дороги обезглавленные трупы болгар[805]. В то же время эти случаи жестокости и зверства были скорее следствием дезинтеграции османской армии после поражений под Шейново и Филиппополем, чем результатом сознательных действий османского командования. Так, начальник штаба 2‑й гвардейской кавалерийской дивизии полковник Бунаков сообщал начальнику штаба Гурко Нагловскому, что, хотя деревни вдоль дороги от Дербента на Кайалы были «выжжены, разорены и брошены болгарами», его дивизия смогла расположиться на ночь в нетронутом селении, находившемся в стороне от главного пути. Это позволяло Бунакову заключить, что «турки предавались не повальному опустошению края, а жгли и разоряли только те деревни, через которые проходили»[806]. Заключение Бунакова подтверждалось Скобелевым, по мнению которого «мусульманское население, объятое паникою, бежит; ему и в голову не приходит что-либо уничтожать на нашем пути»[807].
Хотя большая часть жестокостей по отношению к болгарскому населению на завершающих этапах войны была делом рук башибузуков, черкесов и турецких солдат-дезертиров, межэтническое насилие порой нисходило и до уровня местных сообществ. Так, болгары села Ченакиево в окрестностях Татар-Базарджика пожаловались русским войскам на появление пятнадцати вооруженных турецких жителей из соседних сел Осиново, Сельце и Фотин. Потеряв несколько человек в перестрелке c оказавшими вооруженный отпор жителями Ченакиево, предполагаемые грабители отступили, угрожая собрать своих односельчан и истребить всех болгар. Поддержанные ротой лейб-гвардии Литовского полка, болгары из Ченакиево на следующий день действительно отразили более сильную атаку, после чего русские войска и около 200 вооруженных болгар в свою очередь перешли в наступление и разорили турецкие села Осиново и Сельце[808].
Этот эпизод свидетельствует о том, что забалканские мусульмане имели не меньше оснований опасаться своих соседей-болгар, чем те – их. Когда генерал-майор А. П. Струков, командовавший передовым отрядом, настиг большие толпы беженцев-мусульман в окрестностях Люле-Бургаса и предложил им вернуться на территорию, уже занятую русскими войсками, некоторые из беженцев согласились, но только при условии, что русский генерал предоставит им конвой для защиты от болгар[809]. Осмелевшие в присутствии русских войск болгары действительно рыскали вокруг караванов беженцев и даже захватывали отдельные повозки, заявляя при этом, что они лишь возвращают отнятое у них прежде имущество[810]. Как сообщал Николай Николаевич своему царственному брату, когда русские отряды настигали беглецов или перекрывали им дальнейший путь к отступлению, болгары, до того прятавшиеся в лесах, «бросались в свою очередь на этих несчастных турок и мстили им страшным образом. Сцены и зрелища были ужасные: находили по дорогам в иных местах до пяти и до шести тысяч трупов стариков, женщин и детей!»[811]
Несмотря на то что великий князь представлял
