Из новейшей истории Финляндии. Время управления Н.И. Бобрикова - Михаил Михайлович Бородкин
В 1900 г. в Гельсингфорсе устроен был грандиозный трехдневный певческий праздник. По уверению газет, в Гельсингфорс прибыло от 15 до 20 тыс. человек. В 47-ми хорах участвовало до 1500 ч. Все это делалось для поддержания и развития «единодушие среди сограждан», упрочения любви к отечеству и развития национального сознания.
Работа студентов, певческие съезды, гимнастические общества и т. п. сами по себе, по идее, были прекрасны. В них много симпатичных сторон. Об них читаешь с любовью. Их хочется рекомендовать русским людям, как примеры, достойные подражания. Но над всеми этими прекрасными картинами из финляндской жизни, озаренными светлым и сверкающим лучом энергии и любви к родине, проходят, как от тучи над летней нивой, тени нерасположения к русскому правительству и его требованиям. Противодействие русскому и голос протеста совершенно омрачает их в наших глазах и вызывает искреннее сожаление, что к хорошему народному делу примешено чувство недружелюбия.
Патриотическими праздниками, — читаем в «Uusi Suometar» — «надо приготовиться к тому времени, когда слово, песнь и упорная сила народа потребуются для противодействия невзгодам судьбы». Возможно ли не подразумевать в данном случае России? Это немыслимо. Утверждать противное значило бы говорить неправду и закрывать глаза на действительность. По понятиям и заявлениям самих финляндцев, русское правительство причиняет эти невзгоды.
На Гельсингфорсском празднике проф. Сетэлэ говорил, что финский народ «отстаивает свое право на жизнь и на сохранение своей национальности». «Мы знаем, что в этот момент всему угрожает опасность». «Финский народ не хочет умирать»... На кафедру всходят новые ораторы. Они читают стихотворения Юхани Ахо и Ильмара Каламниуса. Поэзия опять говорит о «притеснениях Финляндии», о «безобразных стремлениях» притеснителей, о судне, построенном для борьбы в море с самой свирепой бурей... Ораторы, очевидно, создали себе грозные призраки и ноют, и мучаются перед ними, отравляя себе жизнь и наводя печаль и страх на слушателей, ибо в России никакими злобными чувствами и намерениями по отношению к финнам не проникнуты, и вражды к Финляндии никто не питает.
Та же история повторялась со сходками. Они производились в Финляндии не на основании какого-либо определенного закона, а только в силу обычая. В период же смуты они обратились в вредные очаги, «у огня которых согревалась политическая интрига», как выразился начальник края. «Буду рад, — писал он министру статс-секретарю, — получить закон о сходках, дабы, если не совершенно покончить с демонстрациями, то, по крайней мере, ограничить их пределами благоразумия». «Не можем же мы, продолжал Н. И. Бобриков, закрывать глаза на ход жизни, показывающий, что в прошлом (1899) г. было до 60 сходок, прямо направленных против достоинства Империи и силы русской власти. Можно быть терпеливым и снисходительным, но конечно лишь до известной степени». «Вопрос о лотереях, как менее сложный, — ответил В. К. Плеве (29 октября 1899 г.), — получил незамедлительное направление, вопрос же о сходках, согласно вашему указанию, будет всесторонне разработан сотрудниками моими по Государственной Канцелярии». Менее тем через неделю В. К. Плеве препроводил проект правил о сходках, «как образец последующей деятельности» генерал-губернатора.
Право сходок и право учреждения новых обществ были, в силу необходимости, ограничены. Меры эти вызвали значительное недовольство среди финляндцев, и они стали обходить законоположения, вызывая тем новые и новые административные воздействия.
«Что касается ограничения свободы собрания, то, говоря беспристрастно, — писала газета финских рабочих, — следует признать, что действительно со стороны ревностных патриотов было произведено много напрасных подстрекательств. Свободе собраний рабочих были поставлены в то же время препятствия именно со стороны этих патриотов по той причине, что собрания рабочих не соответствовали их стремлениям. Местные правительственные партии могли бы заявлять о своей невиновности только в том случае, если бы они не подали никакого повода к нынешним мероприятиям и не готовили низшим слоям народа ту судьбу, которая теперь выпала на долю всех».
Лотереями также злоупотребляли. Под предлогом, например, сбора средств путем лотереи, для пополнения кассы тружеников печати, устроено было грандиозное демонстративное празднество, охватившее весь край. Острие затеи направлено было, конечно, против администрации, наказывавшей газеты. Периодическую печать — «третью верховную власть» — чествовали задорными песнями и речами, а также тенденциозными театральными представлениями, желая показать, что перед ней должны разрушиться «стены насилия». «Праздник прессы, одновременно разрешенный всеми губернаторами, разумеется, сопровождался демонстрациями. Нового ничего не случилось, — писал генерал-губернатор министру статс-секретарю, — и на все я был готов. Вот эта, объявшая всю Финляндию, лотерее и вызвала мое ходатайство вообще о регулировании лотерей на будущее время. Постепенное усовершенствование административного законодательства даст свои плоды, если и не скоро, то прочно».
Правила о лотереях, опять в силу необходимости, подверглись некоторым стеснениям.
О чем только не приходилось думать и заботиться начальнику края! «Выдвигаю вопрос о распространении на Финляндию существующего в Империи порядка оплаты заграничных паспортов, в предупреждение явной несправедливости», читаем в его письме от 29 октября к B. К. Плеве.
Преследовали сенатора Споре. Создалась новая забота. «У меня по поводу этого случая мысль на финляндские средства купить дом для помощника генерал-губернатора и некоторых должностных лиц, это было бы и ограждением бойкотируемых и наказанием бойкотирующих. Как вы к этой мысли относитесь? спрашивал генерал-губернатор министра статс-секретаря. Кажется вы и сами на ней в пропилом году останавливались». «Достоинство русской власти, продолжал начальник края в другом письме, требует почетного выхода из современных квартирных затруднений, которые вероятно еще усилятся, с появлением русских служащих в составе канцелярии генерал-губернатора». — Купили второй дом — «новое почетное убежище бойкотируемым чинам гражданского ведомства», как выразился генерал-губернатор.
Мелочи чередовались с серьезными распоряжениями. Агитаторы обыкновенно смущали призывных такими речами: не ходите в воинские присутствия, вам ничего за это не сделают, а если назначат штраф, то его за вас уплатят наличными деньгами; если же вас предадут суду, то паши судьи вас оправдают. Народ слушал и верил, потому что видел примеры взноса денег и оправдания судом. Нужно было разрушить подобную иллюзию и придумать наказания, как для отдельных лиц, так и для общин, уклонившихся от исполнения закона о воинской повинности. Правительству предстояла очень трудная задача, надо было различить сознательных ослушников закона от лиц, склоненных и увлеченных агитацией. Рескрипт от 12 (25) января 1903 г. со «змеиной мудростью», как выразился «Morning Post», разобрался в деле: наиболее интеллигентных повелено было увольнять со службы; другим воспрещено было покидать пределы края; провинившиеся общины лишились ссуд и пособий; послушно вынувших жребий вернули в первобытное состояние и т. д.
Так как финляндцы в
