Жизнь и смерть в Средние века. Очерки демографической истории Франции - Юрий Львович Бессмертный
Далее Ж. Минуа ссылается на исследование П. Депортом возрастной пирамиды в двух приходах Реймса в 1422 г. и отмечает, что, поскольку после эпидемий в начале XV в. число лиц в возрасте до 10 лет было здесь меньше числа лиц между 35 и 45 годами, это подготавливало диспропорцию в пользу стариков в последующие 30 лет[618]. Нетрудно заметить, что цитируемые у Минуа реймсские данные, во-первых, говорят лишь о возможности численного преобладания одного-двух старших возрастов в будущем — возможности, которая могла бы быть подорвана последующим развитием. Во-вторых, реймсские данные 1422 г. абсолютно не соответствуют тезису Ж. Минуа о высокой численности старших возрастов: 59 % населения составляли лица в возрасте от 15 до 45 лет; 60-летних и старше было лишь 6,5 %[619]. В-третьих, отсутствие в Реймсе накануне переписи 1422 г. чумных эпидемий делает имеющиеся данные вообще неприменимыми для проверки тезиса Ж. Минуа об особой губительности чумы для молодых взрослых.
Ж. Минуа приводит в подтверждение своих тезисов также материалы Шалона-на-Соне, исследованные А. Дюбуа. По утверждению Ж. Минуа, А. Дюбуа показал, что уровень смертности в этом городе в 1380–1400 гг. «совершенно определенно» сокращался с возрастом[620]. Между тем в заключении к своему исследованию А. Дюбуа специально подчеркивает, что в силу недостатка данных о возрасте, а также о мобильности жителей Шалона, изученные им поочажные расследования «не позволяют отождествлять сведения об уменьшении числа очагов с данными о смертности»[621].
Более убедительны ссылки Ж. Минуа на работу М. Берта о деревенском населении в королевстве Наварра, где в XIV–XV вв. наблюдалась явная диспропорция в численности стариков и молодых[622]. Однако, как констатирует Ж. Минуа вслед за М. Бертом, из этого горного района шла интенсивная эмиграция; она, естественно, «вымывала» в первую очередь молодых взрослых[623]; их отсутствие нельзя, следовательно, рассматривать как результат более высокой смертности в этом возрастном классе. Ж. Минуа приводит также результаты собственного исследования по Бретани XV в., где на территории епископства Трегье доля 70-летних несколько превышала 5 % населения и многие главы семей достигали 70–80 лет[624]. Этот факт, разумеется, заслуживает внимания, но он явно недостаточен ни для доказательства общего увеличения доли стариков по сравнению с предшествующим временем (какового сравнения Минуа не предпринимает), ни для подтверждения мысли об особо высокой смертности «молодых взрослых».
Не подтверждают этот последний тезис и некоторые другие французские материалы XV в., приводимые Ж. Минуа, в частности свидетельства автора дневника парижского буржуа за 1418 г.[625] или же соотношение «молодых» и «старых» («бородатых») в миниатюрах часослова герцога Беррийского[626]. В еще меньшей мере годятся для этого ссылки Ж. Минуа на то, что, судя по более поздним цифровым данным начала XVII в. для одного из приходов Лондона, молодежь и взрослые среднего возраста уступали по численности старикам[627].
Все это не значит, что исследуемый Ж. Минуа вопрос о соотношении в XIV–XV вв. старших возрастов с более молодыми не заслуживает пристального внимания. Остроту этого вопроса справедливо отметил за несколько лет до Ж. Минуа известный французский медиевист Бернар Генэ[628]. Он напомнил сформулированную некогда М. Блоком и долгое время господствовавшую среди медиевистов точку зрения: жизнь средневекового человека была коротка; старость начиналась очень рано — в возрасте, который мы относим к периоду зрелости; миром правили молодые[629].
Отправляясь от результатов нескольких просопографических исследований, Б. Генэ высказывается за пересмотр тезисов М. Блока. По мнению Б. Генэ, сколь бы ни были приблизительны сведения о возрасте, которые сообщают о себе люди, жившие в XIV–XV вв., есть достаточно оснований констатировать в то время обилие пожилых и среди политических деятелей, и в среде военной элиты, и среди писателей и историков: в свитах грандов это были люди до 40 до 50 лет, среди военных — от 50 до 60, а среди сочинителей — от 60 до 80 лет[630].
Предпринятые Б. Генэ зондажи сами по себе не вызывают сомнений, несмотря на то что их источниковая база не слишком велика: 22 участника посольств в Авиньоне 1395 г.; 56 участников битвы при Азинкуре (1415 г.) и 40 историков, писавших свои сочинения с конца XIII до конца XV в. Во всяком случае, материалы Б. Генэ достаточны, чтобы поставить под сомнение тезис, согласно которому миром «правили» тогда только «молодые»[631].
Как было показано выше, Ж. Минуа идет гораздо дальше Б. Генэ. Не ограничиваясь констатацией относительной многочисленности пожилых, он настаивает на идее увеличения в XIV–XV вв. их численности за счет «вымывания» молодых взрослых[632]. Однако подтвердить этот тезис можно лишь путем сопоставления доли этих возрастов в XIV–XV вв. с их же долей в предшествующий период. Без такого сопоставления говорить об изменениях в соотношении возрастных классов и в уровнях смертности в каждом из них нельзя. К сожалению, ни сам Ж. Минуа, ни его предшественники подобного сопоставления не предпринимали. Осуществить его при нынешнем состоянии источников, конечно, очень трудно. Тем не менее некоторые попытки в этом направлении возможны.
Выше мы уже отмечали продуктивность привлечения для демографического анализа просопографических материалов. Там, где они охватывают длительный период, их можно использовать и для сравнения численности некоторых возрастов. Это, в частности, касается данных, собранных Э. Перруа о форезском дворянстве. Возраст дворян сообщается в них довольно редко[633]. Да и там, где он указывается, заметно предпочтение к некоторым «переломным» возрастам — 12 лет, 25 лет, 70 лет, что побуждает предполагать сугубую приблизительность соответствующих указаний. Еще реже сообщается о дате
