Жизнь и смерть в Средние века. Очерки демографической истории Франции - Юрий Львович Бессмертный
Повышение возраста правовой эмансипации молодежи, тесно связанное с повышением возраста первого брака, вновь обнаруживает уже констатировавшуюся выше тенденцию к искусственному ограничению прокреативной деятельности. Однако в то же время удлинение сроков родительской опеки объективно означало усиление ответственности семьи за детей и подростков, которые дольше оставались в ее лоне. Это, разумеется, не спасало младшее поколение от чумных эпидемий или опасностей, связанных с военными действиями. Но в нормальные годы родительские заботы могли сокращать смертность детей и подростков. А ведь только в эти годы и осуществлялось восстановление демографического потенциала.
Во вступительном разделе этой главы было высказано предположение о существовании во Франции XIV–XV вв. весьма обширных ресурсов воспроизводства населения. Одной из наших задач мы считали поиск тех особенностей демографического механизма, которые могли бы обеспечить сравнительно быструю компенсацию огромных людских потерь этого периода. Рост числа выживших детей в детных семьях относится к числу именно этих демографических особенностей, создававших важные предпосылки естественного прироста[607]. Ясно, однако, что реализация этих предпосылок во многом зависела от средней продолжительности жизни и уровня общей смертности; их исследование и составит нашу очередную задачу.
4. Смерть, смертность, продолжительность жизни
Общие масштабы демографического спада, поразившего Францию в XIV — начале XV в., были охарактеризованы выше. После изучения брачной модели и принятых норм деторождения яснее вырисовывается механизм этого спада. В определенной мере ему могла способствовать уже тенденция откладывать вступление мужчин в первый брак (т. е. увеличение доли молодых холостяков).
Такая тенденция сдерживала естественный прирост независимо от всех кризисных явлений и задолго до них. С нею вполне могла быть связана стагнация населения, наблюдавшаяся в некоторых французских провинциях с конца XIII в. Нельзя, однако, упускать из виду, что демографический гомеостазис осуществлялся во Франции того времени сугубо спонтанно. Поэтому самое появление ограничительных изменений в брачной модели косвенно свидетельствовало об относительной обширности имевшихся воспроизводственных возможностей.
С началом «черной смерти» многие из этих возможностей были утрачены. Повторяющиеся через каждые 11–12 лет массовые чумные эпидемии дополнялись еще более частыми местными вспышками чумы, эпидемиями тифа, скарлатины, туберкулеза, заболеваниями пищеварительного тракта (дизентерия), дыхательных путей (в частности, коклюш) и т. п.[608] Губительности этих заболеваний способствовал ряд обстоятельств. Длительное отсутствие чумы в Западной Европе (с конца VIII в.) предопределило отсутствие иммунитета к ней. Высокая вирулентность бактериальных штаммов бубонной чумы, занесенных в 1347–1348 гг. во Францию, обусловила очень высокую смертность от этого вида болезни, передававшегося через паразитов («чумных блох»). Еще страшнее была легочная форма чумы, вирусы которой распространялись воздушным путем — при кашле, чихании или даже крике[609]. К концу XIV в. вирулентность чумных бактерий снизилась, а доля лиц, переболевших чумой и приобретших иммунитет к ней, увеличилась. Однако параллельно усиливалась угроза со стороны других заболеваний, получивших особое распространение в XIV в., в частности, в связи с неблагоприятными климатическими изменениями (увлажнение климата, уменьшение числа солнечных дней и т. п.).
Не менее, если не более опасным было то, что чумные и иные эпидемии сочетались, как известно, с губительными военными опустошениями, с недородами, дороговизной, общей разрухой, с глубоким социальным и социально-политическим кризисом французского общества. Длительная психологическая напряженность, систематическое недоедание подрывали сопротивляемость людей болезням и сами по себе увеличивали смертность и сокращали продолжительность жизни.
Определение конкретных изменений в уровне смертности и продолжительности жизни во Франции того времени затрудняется отсутствием прямых данных. Использование косвенных свидетельство по этому вопросу прошло в послевоенные десятилетия через несколько этапов. В 50–60‑е годы специалисты ограничивались преимущественно анализом динамики населения в той или иной местности[610]. Почти одновременно развернулись исследования по истории отдельных групп населения, в первую очередь из среды правящего класса — епископов, членов парижского парламента, членов королевского тайного совета, чиновников палаты счетов, бальи, сенешалов и т. п. Зная даты назначения (и смерти) лиц, исполнявших эти должности, и приблизительные возрастные рамки, в которых производилось назначение на ту или иную должность, исследователи пытались хотя бы ориентировочно наметить уровень смертности в соответствующих возрастных категориях правящего класса. Кроме того, сопоставление масштабов смертности в чумные и «нормальные» годы позволяло в самых общих чертах определить последствия эпидемий, а также оценить продолжительность жизни в XIV в.[611]
Ограниченное значение этих данных, касавшихся лишь господствующих слоев, побудило к более внимательному анализу судеб простолюдинов. Были собраны свидетельства современников, подчеркивавших особо высокие потери в среде трудящихся; Жан де Венет, Фруассар, Жиль Ле Мюизи, Сион де Кувэн, льежские хронисты начала XIV в. и многие другие прямо подчеркивали несопоставимость жертв простого народа и господствующих классов[612]. Это подтверждал и анализ налоговых документов, выявивший исчезновение в первую очередь менее зажиточных хозяйств и большую устойчивость старожильческого населения (по сравнению с недавними иммигрантами) в городах[613].
При всей важности этих наблюдений оставался неясным первостепенный с демографической точки зрения вопрос о том, какие именно возрасты населения сильнее всего пострадали в то время и как это сказалось на продолжительности жизни. На первый взгляд очевидно, что в смутное и трудное время эпидемий, недородов, войн и восстаний особенно большие потери должны были бы понести дети, женщины и старики — извечные жертвы любых катастроф. Некоторые свидетельства хронистов прямо подтверждают подобное предположение и оно не раз высказывалось в исследованиях, публиковавшихся в 60–70‑х гг. и в начале 80‑х годов[614]. Однако с середины 70‑х годов, после работ Ж. Бирабена, стала складываться и иная историографическая тенденция; она получила наиболее последовательное выражение в опубликованной в 1987 г. работе Ж. Минуа по истории старости.
Основной тезис Ж. Минуа — укрепление в XIV–XV вв. во всех социальных классах позиций стариков за счет резкого увеличения их численности. Это стало, по мнению Ж. Минуа, возможным из‑за того, что эпидемии XIV–XV вв., и особенно чума, губили в первую очередь детей и «молодых взрослых»[615]. В подтверждение этой концепции Минуа приводит широкий круг данных. Рассмотрим их конкретно.
Цитируя исследование А. Игуне-Надаль по Перигору, Минуа ссылается на анализ ею возраста 465 человек в период с 1325 по 1499 г. и констатирует, что 217
