Жизнь и смерть в Средние века. Очерки демографической истории Франции - Юрий Львович Бессмертный
Все сказанное дает, думается, основания полагать, что в обеспечении того минимально необходимого ежегодного прироста населения в 5‰, без которого Франция не смогла бы компенсировать понесенные ею в XIV–XV вв. людские потери, высокая численность выживших детей сыграла весьма и весьма важную роль.
Особенно показательна тенденция к росту числа выживших (взрослых) детей. Парадоксальность такого роста в кризисный период XIV–XV вв., казалось бы, усугубляется тем обстоятельством, что, как мы видели, среднее число детей на семью увеличивалось (как, например, в Лионнэ и Форезе) в низах общества быстрее, чем в верхах, т. е. в обратной зависимости от сословного статуса семьи. Заметим, однако, что представление о парадоксальности подобных соотношений сохраняется лишь до тех пор, пока мы исходим из представления о прямой подчиненности демографических феноменов экономическим и социальным процессам. Между тем, если бы такая прямая зависимость действительно существовала, всякий социально-экономический кризис автоматически сопровождался всеобщим демографическим спадом, наиболее заметным в низах общества, а социально-экономический подъем — столь же всеобщим демографическим ростом. Достаточно ясно сформулировать эту мысль (которой — осознанно или неосознанно — руководствуются некоторые исследователи[581]), чтобы уяснить ее неоправданность. Если же отказаться от однозначного подчинения демографической эволюции социально-экономической, отмеченные выше факты увеличения в 1350–1500 гг. общего числа выживших (взрослых) детей (как и большего числа выживших детей у крестьян и горожан по сравнению с числом выживших детей из знати) перестанут казаться немыслимыми парадоксами. Они найдут свое объяснение в комплексе социально-демографических условий, включая уже упоминавшуюся выше обширность потенциальных ресурсов воспроизводства населения.
Это, разумеется, не исключает того, что в известных пределах и сословный, и имущественный статус семьи влияли на возможности воспроизводства. Так же как и в XIII — начале XIV в., в конце XIV–XV в. более зажиточные семьи, например, крестьян или горожан, как уже говорилось, могли иметь больше выживших детей, чем менее зажиточные крестьянские или городские семьи. Но уже в среде дворянства эта зависимость не действовала: в младших и менее высокопоставленных ветвях дворянских родов число детей было выше, чем у высшей знати, особенно упорно стремившейся предотвратить дробление наследственных владений[582].
Объясняя тенденцию к общему росту числа выживших детей в конце XIV–XV в., следует учесть и возможное влияние изменений в заботах родителей о своем потомстве. В предыдущей главе было показано, что уже в XII–XIII вв. материнская и отцовская любовь получила достаточно ясное воплощение и сыграла свою роль в известном улучшении выхаживания детей. По отношению к XIV и особенно к XV в. изменение в родительских чувствах — факт достаточно общепризнанный. Недавно он был вновь отмечен И. С. Коном со ссылкой на работы Ф. Ариеса, Ж. Фландрена, Ф. Лебрена, Э. Бадинтер и др.[583] И хотя ни один из названных ученых не занимался конкретным исследованием Франции XIV–XV вв., тенденция в изменении родительских эмоций намечена здесь верно. Вопрос лишь в том, как и в чем повлияло это на численность выживших детей. Присмотримся к тому новому, что обнаруживается в восприятии ребенка во Франции XIV–XV вв.
Одним из наиболее ярких выразителей церковной доктрины был в конце XIV — начале XV в. канцлер Сорбонны Жан Жерсон. Проблемы отношения к детям затрагиваются во многих его трудах, в том числе в проповедях, обращенных к достаточно широкой аудитории и произносившихся по-французски. Касаясь задач и методов воспитания ребенка, Жерсон не раз вспоминает собственное детство, которое он — выходец из крестьянской среды — провел в шампанской деревне. На первом плане у Жерсона, разумеется, воспитание благочестия и веры во всемогущество всевышнего. «Мои благочестивые родители побуждали меня становиться на колени и, сложив руки, молить Бога о том, чего бы мне хотелось, например, о яблоке или орехе; и как только я возносил мою просьбу к небесам, мои родители роняли передо мной объект моих желаний… приговаривая: вот, сын дражайший, как хорошо просить Бога, чей промысел вознаграждает нас благодеяниями, как только мы об этом попросим»[584]. И в этом, и в других примерах Жерсон проповедует подчеркнуто уважительный тон взаимоотношений родителей с детьми. Как он отмечает в одном месте, «родители должны быть достаточно добры к детям, избегая излишней суровости, но и не допуская излишнего баловства», ибо дети должны чувствовать себя любимыми[585]. Целью родителей должно быть и душевное, и физическое здоровье ребенка, и потому матери еще во время беременности надлежит призвать на помощь Бога и святых. Мольбы к ним нужно продолжать и после рождения ребенка; но и сама мать должна делать все возможное, чтобы выходить младенца, выкормить его собственным молоком[586].
Заботиться о детях, на взгляд Жерсона, надлежит не только их собственным родителям. Канцлер Сорбонны обращается к светским властям и всем, кто связан с воспитанием подрастающего поколения, с призывом защитить детей и всю молодежь от недостойных сочинений и иных форм дурного влияния[587]. Он считает, что всякий философ или пастырь, сколь бы ни было высоко его положение, не должен гнушаться непосредственного участия в воспитании детей. Ибо в век схизмы именно дети, по мысли Жерсона, смогут осуществить реформу церкви, в них — будущее[588].
В этой концепции Жерсона, помимо традиционной для церкви заботы о благочестивом воспитании подрастающего поколения и помимо звучавшего уже, например у Филиппа Новарского и Рамона Луллия, признания важности для судьбы детей того, чему и как будут их учить, есть и некоторые новые моменты. Отметим прежде всего подчеркивание общественной значимости детского воспитания и его влияние на судьбы мира. Неслучайно, как отмечает Франсуа Бонней, отзвук идей Жерсона слышится в социально-педагогической доктрине иезуитов[589]. Пожалуй, еще важнее, что Жерсон фактически отказывается видеть в детских пороках или физических недостатках детей следствие грехов их предков. Вместо этого у него на первый план выдвигается мысль об ответственности воспитателей, от которых зависят и физические, и моральные достоинства детей.
Не переоценивая ни теоретического, ни практического влияния подобных взглядов, нельзя тем не менее не видеть в них некоего движения мысли. И поскольку Жерсон адресовался к достаточно многоликой пастве, можно предполагать, что его воспитательная концепция отражала — по принципу «обратной связи» — довольно глубокое идейное течение.
В пользу этого предположения говорят и некоторые другие факты церковной практики. Так в XIV–XV вв. становится общепринятым возникший в середине XIII в. порядок
