Эдвард Гиббон - Закат и падение Римской Империи. Том 1

Рис. Гордиан II.

В отсутствие императоров отряд преторианской гвардии оставался в Риме для охраны столицы или скорее для того, чтобы держать ее в повиновении. Префект Виталиан доказал свою преданность Максимину тем, что усердно исполнял его жестокосердные приказания и даже предугадывал их. Одна только его смерть могла оградить авторитет сената от униже­ния, а жизнь сенаторов от опасности. Прежде нежели приня­тое ими решение сделалось кому-либо известным, на одного квестора и нескольких трибунов было возложено поручение лишить префекта жизни. Они исполнили это приказание с отвагой и с успехом и, держа в руках свои окровавленные мечи, бегали по улицам, объявляя народу и солдатам об удачном результате переворота. Энтузиазм свободы был поддержан обещаниями щедрых наград землями и деньгами; статуи Максимина были ниспровергнуты; столица империи с восторгом признала власть обоих Гордианов и сената, а примеру Рима последовала и остальная Италия.

Сенат, столь долго и терпеливо выносивший гнет разврат­ного деспотизма и военного своеволия, проникся новым ду­хом. Он взял в свои руки бразды правления и с хладнокров­ным мужеством приготовился защищать дело свободы воору­женной силой. Между сенаторами-консулярами, приобрет­шими расположение Александра Севера своими личными до­стоинствами и заслугами, нетрудно было выбрать двадцать человек, способных командовать армиями и руководить во­енными действиями. Им-то и вверили защиту Италии. Каж­дому из них был поручен отдельный округ с правом набирать рекрутов в среде итальянской молодежи и обучать их и с обя­занностью укреплять порты и большие дороги, чтобы быть в состоянии отразить ожидаемое вторжение Максимина. В то же время несколько депутатов, избранных из самых достой­ных представителей сената и сословия всадников, были по­сланы к губернаторам некоторых провинций для того, чтобы настоятельно умолять их о помощи и напомнить народам об их старинных узах дружбы с римским сенатом и народом. Общее уважение, с которым встречали этих депутатов, а также усердие, с которым Италия и провинции старались ис­полнять требования сената, ясно доказывают, что подданные Максимина были доведены до того крайне бедственного по­ложения, при котором народная масса ожидает больших зол от угнетения, нежели от восстания. Сознание этой грустной истины внушает такую упорную ярость, какой редко отлича­ются междоусобные войны, искусственно разжигаемые в ин­тересах нескольких мятежных честолюбцев. 

Но в то время как дело Гордианов встречало такое общее сочувствие, самих Гордианов уже не было на свете. Слабый карфагенский двор был встревожен быстрым приближением губернатора Мавритании Капелиана, который с небольшим отрядом ветеранов и многочисленным сбродом свирепых вар­варов напал на одну из провинций, преданных новому импе­ратору, но не способных к обороне. Молодой Гордиан высту­пил навстречу неприятелю во главе небольшого отряда гвар­дии и многочисленной недисциплинированной толпы, вырос­шей в роскоши и праздности карфагенской жизни. Его храб­рость оказалась полезной лишь в том отношении, что доста­вила ему случай с честью кончить свою жизнь на поле бит­вы. Его престарелый отец, процарствовавший только трид­цать шесть дней, лишил себя жизни, лишь только получил известие о поражении. Беззащитный Карфаген отворил свои ворота победителю, и Африка сделалась жертвой жестоко­сердной жадности раба, который, чтобы угодить своему пове­лителю, должен был явиться перед ним не иначе как с огром­ными сокровищами и с руками, обагренными кровью множе­ства граждан.

Неожиданная гибель Гордианов наполнила сердца римлян справедливым ужасом. Сенат, созванный на заседание в храм Согласия, делал вид, будто намерен заниматься обык­новенными текущими делами; он не имел духу поднять воп­рос об опасности, угрожавшей и ему самому, и государству. В собрании господствовали молчание и смятение, пока один из сенаторов, носивший личное и родовое имя Траяна, не пробудил своих товарищей от их пагубной летаргии. Он стал доказывать им, что для них давно уже прошло то время, ког­да можно было ограничиваться осторожными полумерами, что неумолимый от природы и раздраженный оскорблениями Максимин приближается к Италии во главе всех военных сил империи и что им остается выбирать одно из двух - или встретиться с ним на поле битвы, или с покорностью ожидать пыток и позорной смерти, составляющих удел всякого бунтовщика, который не имел успеха. "Мы лишились, - продол­жал он, - двух превосходных государей; но если только мы не изменим самим себе, надежды республики нельзя считать погибшими со смертью Горднанов. Между нами немало таких сенаторов, которые по своим добродетелям достойны им­ператорского звания и которые способны поддержать его честь. Итак, выберем двух императоров, из которых один ру­ководил бы военными действиями против общественного врага, а другой оставался бы в Риме во главе гражданского управления. Я охотно подвергаю себя опасностям и неприят­ностям, сопряженным с предложением кандидатов на это звание, и подаю мой голос за Максима и Бальбина. Утверди­те мой выбор или назначьте вместо них других, более дос­тойных верховной власти". Всеми овладевшее чувство страха заглушило чувства зависти; достоинства обоих кандидатов были единогласно признаны, и зала огласилась искренними выражениями общей радости: "Долгая жизнь и победа импе­раторам Максиму и Бальбину. Вы, по мнению сената, счаст­ливы; пусть и республика будет счастлива под вашим управлением!".

Рис. Марк Клодий Пупиен Максим.

Добродетели и репутация новых императоров основатель­но внушали римлянам самые блестящие надежды. Различ­ные свойства их талантов, по-видимому, заранее предназна­чали одного из них специально для военного дела, а другого - для гражданского управления, не оставляя при этом места ни для зависти, ни для соперничества. Бальбин был превос­ходный оратор, составивший себе хорошую репутацию поэт и вместе с тем способный администратор, заслуживший все­общее одобрение, когда находился во главе гражданского уп­равления поочередно почти во всех внутренних провинциях империи. Он был знатного происхождения, имел хорошее состояние, отличался великодушием и приветливостью в об­хождении; чувство достоинства умеряло его склонность к наслаждениям, а его привычка к роскоши не заглушала его способностей к деловым занятиям. Характер Максима был более грубого закала. Будучи самого низкого происхожде­ния, он возвысился благодаря своей храбрости и своим даро­ваниям до самых высших гражданских и военных должно­стей. Его победы над сарматами и германцами, его суровый образ жизни и строгое беспристрастие его приговоров в то время, как он был городским префектом, доставили ему ува­жение народа, тогда как более симпатичный Бальбин поль­зовался общею любовью. Оба они были консулами (Бальбин два раза был удостоен этого почетного отличия), и оба при­надлежали к числу двадцати заместителей, избранных сена­том; а так как одному из них было шестьдесят лет, а другому - семьдесят четыре, то оба они уже достигли полной зрело­сти ума, приобретаемой годами и опытностью.

Рис. Децим Целий Кальвин Бальбин Пий.

После того как сенат возложил на Максима и Бальбина в равной мере консульские и трибунские полномочия, дал им титул отцов отечества и совокупное звание первосвященни­ка, они взошли на Капитолий, чтобы отблагодарить богов - покровителей Рима. Но торжественный обряд жертвопри­ношения был нарушен народным мятежом. Своевольная толпа не любила сурового Максима и не боялась кроткого и человеколюбивого Бальбина. Постоянно увеличиваясь чис­лом, она окружила храм Юпитера, стала настоятельно заяв­лять о принадлежащем ей праве утверждать своим согласием избрание ее государя и с притворной скромностью потребо­вала, чтобы к двум императорам, избранным сенатом, был прибавлен третий из рода Гордианов в знак признательности императорам этого имени, пожертвовавшим своей жизнью для республики. Во главе городской гвардии и юношей из сословия всадников, Максим и Бальбин попытались проло­жить себе дорогу сквозь толпу мятежников. Вооруженный палками и каменьями народ оттеснил их назад в Капитолий. Благоразумие требует уступчивости в тех случаях, когда, чем бы ни кончилась борьба, она непременно должна привести к гибели обеих сторон. Тринадцатилетний мальчик - внук старшего Гордиана и племянник младшего - был представ­лен народу в облачении и с титулом Цезаря. Мятеж был прекращен этой неважной уступкой, и оба императора, бесп­рекословно признанные в этом звании римлянами, стали го­товиться к обороне Италии от общего врага.

Рис. Марк Антоний Гордиан Пий (Гордиан III).