Эдвард Гиббон - Закат и падение Римской Империи. Том 1

В то время как Максим готовился защищать Италию про­тив общего врага, Бальбин, остававшийся в Риме, был свиде­телем кровавых сцен и внутренних раздоров. Между сенато­рами господствовали взаимное недоверие и зависть; даже в храмах, где они собирались, они носили явно или скрытно оружие. Во время одного из их совещаний два гвардейских ветерана, движимые любопытством или, может быта, каким-нибудь дурным намерением, имели смелость проникнуть в храм и пробраться за алтарь Победы. Консуляр Галликан и преторианский сенатор Меценат с негодованием заметили их дерзость и приняли их за шпионов: обнажив свои мечи, они положили их мертвыми у подножия алтаря и затем, подойдя к дверям сената, необдуманно обратились к толпе с пригла­шением убивать преторианцев, как тайных приверженцев тирана. Те из преторианцев, которые успели спастись от первых взрывов народной ярости, укрылись в своем лагере, который стали оборонять, с очевидным превосходством сил, от несколько раз возобновлявшихся нападений народа и нашли себе помощников в многочисленных отрядах гладиа­торов, составлявших собственность богатых аристократов. Междоусобица продолжалась несколько дней, и среди обще­го смятения было пролито с обеих сторон немало крови. Ког­да трубы, снабжавшие лагерь водой, были изломаны, поло­жение преторианцев сделалось невыносимым; тогда они сде­лали несколько отчаянных вылазок, ворвались в город, зажг­ли много домов и перебили множество жителей. Император Бальбин пытался положить конец борьбе бесполезными эдиктами и ненадежными перемириями. Но стихавшая на короткое время вражда вспыхивала с удвоенной силой. Сол­даты, ненавидевшие сенат и народ, стали презирать слабодушного государя, у которого недоставало ни мужества, ни силы, чтобы привести своих подданных в повиновение.

После смерти тирана его могущественная армия признала - скорее по необходимости, чем по добровольному выбору - власть Максима, который немедленно отправился в лагерь под Аквилеей. Приняв от нее присягу в верности, он обра­тился к ней с увещаниями, полными кротости и сдержанно­сти; он не упрекал солдат за страшные беспорядки, а сожа­лел о них и уверял, что из прошлого поведения армии сенат сохранит воспоминание только о том, что она покинула ти­рана и добровольно возвратилась к своему долгу. Максим подкрепил свои увещания щедрыми подарками, освятил ла­герь торжественным очистительным жертвоприношением и разослал легионы по различным провинциям в надежде, что они прониклись чувствами признательности и покорности. Но ничто не могло заглушить неудовольствие гордых прето­рианцев. Они сопровождали императоров в достопамятный день их торжественного въезда в Рим; но среди общих радо­стных возгласов печальные лица гвардейцев ясно доказыва­ли, что они считают себя скорее жертвами, нежели участни­ками торжества. Когда все они собрались в своем лагере, те из них, которые служили при Максимине, и те, которые ос­тавались в Риме, стали сообщать друг другу о своих неудо­вольствиях и своих опасениях. Императоры, выбранные ар­мией, говорили они, погибли с позором, а императоры, выб­ранные сенатом, восседают на троне. Продолжительные раздоры между властями гражданской и военной привели к войне, в которой первая из них одержала полную победу. Теперь солдаты должны подчиняться новому для них прин­ципу покорности перед сенатом, и, как бы ни старалось это политическое собрание казаться милосердным, они опасают­ся с его стороны медленного мщения, прикрытого названием дисциплины и основанного на благовидном предлоге обще­ственной пользы. Но их судьба находится в их руках, и если у них достанет мужества, чтобы не обращать внимания на пустые угрозы бессильной республики, им будет нетрудно доказать всему миру, что те, у кого в руках оружие, должны располагать верховной властью.

Когда сенаторы избрали двух императоров вместо одного, они, по-видимому, заботились только о том, чтобы разнород­ные сферы военного и гражданского управления находились в опытных руках; но ими, вероятно, также руководило при этом и тайное намерение ослабить деспотизм верховного са­новника путем разделения его власти. Их план удался, но он оказался гибельным и для них самих, и для императоров. Соперничество из-за власти скоро дошло до ожесточения вследствие различия характеров. Максим презирал в Бальбине изнеженного аристократа и со своей стороны внушал своему сотоварищу презрение незнатностью своего проис­хождения. Их разномыслие не высказывалось явно, но выра­жалось в образе их действий, так как их взаимное недове­рие мешало им принимать сообща какие-либо энергичные меры против их общих врагов - преторианцев. В то время как весь город был занят Капитолийскими играми, императоры, оставшиеся почти одни во дворце, были испуганы приближе­нием толпы отъявленных убийц. Не зная намерений друг друга, так как они занимали апартаменты, очень отдаленные одни от других, и не решаясь ни помочь друг другу, ни про­сить о помощи, они потеряли дорогое для них время в пустых спорах и бесплодных взаимных обвинениях. Прибытие гвар­дейцев положило конец этой неуместной распре: они схвати­ли сенатских императоров, которым дали это прозвище в знак своего к ним презрения, сорвали с них все знаки отли­чия и повлекли их с наглым торжеством по римским улицам с намерением подвергнуть их медленной и мучительной смерти. Но пытке страдальцев преторианцы скоро положили конец, так как опасались, чтобы не пришли на помощь импе­раторам служившие в их гвардии верные германцы; трупы убитых императоров, изуродованные множеством ран, были оставлены на поругание или на сострадание черни.

В течение нескольких месяцев шесть государей пали под ударами меча. Гордиан, уже облеченный титулом Цезаря, был в глазах солдат единственный человек, достойный возве­дения на вакантный престол. Они привели его в свой ла­герь и единогласно провозгласили Августом и императором. Его имя было дорого сенату и народу; его нежный возраст обещал своеволию армии продолжительную безнаказанность, а согласие Рима и провинций на выбор преторианцев избавило республику - хотя и в ущерб ее свободе и достоин­ству - от ужасов новой междоусобной войны в самом центре столицы.

Так как третьему Гордиану было только девятнадцать лет, когда он кончил свою жизнь, то его биография - если бы она была известна нам с достаточной точностью - должна бы бы­ла состоять почти исключительно из подробностей его воспи­тания и из описания деятельности приближенных, злоупот­реблявших или руководивших простодушием неопытного юноши. Немедленно вслед за своим вступлением на престол он попал в руки евнухов своей матери, этих восточных га­дов, наводнявших дворец римских императоров со времен Элиогабала. Путем искусно веденной интриги эти негодяи сумели скрыть от простодушного государя угнетения, кото­рым подвергались его подданные, ввели в заблуждение всех, кто рассчитывал на добродетельные наклонности Гордиана, и стали без его ведома публично продавать высшие государ­ственные должности самым недостойным людям. Нам неиз­вестно, благодаря какой счастливой случайности император избавился от этой постыдной рабской зависимости и возло­жил свое доверие на министра, благоразумные советы кото­рого не имели иной цели, как славу его государя и счастье народа. Следует полагать, что Мизифей попал в милость к Гордиану путем любви и учености. Молодой государь женил­ся на дочери своего преподавателя риторики и возвел своего тестя на самые высшие должности империи. До нас дошли два прелестных письма, которыми обменялись тесть и зять. Министр со свойственным добродетели достоинством поздравляет Гордиана по поводу того, что он избавился от тира­нии евнухов, и еще более по поводу того, что он сознает всю цену своего избавления. Император с некоторым смуще­нием сознается в своих прошлых заблуждениях и жалуется на неприятное положение монарха, от которого продажная толпа царедворцев постоянно старается скрывать истину.

Мизифей провел свою жизнь в занятиях литературой, а не военным ремеслом, однако такова была гибкость ума этого великого человека, что, когда он был назначен преториан­ским префектом, он выказал много энергии и таланта в исполнении сопряженных с этой должностью военных обязан­ностей. Персы вторглись в Месопотамию и угрожали Анти­охии. Молодой император отказался, по совету своего тестя, от удобств столичной жизни, открыл храм Януса (в истории нет сведений о том, чтобы эта церемония когда-либо повто­рялась после того) и выступил в поход на Восток. Персы, уз­нав, что он приближается во главе многочисленной армии, вывели свои гарнизоны из городов, которыми успели завла­деть, и отступили от Евфрата к Тигру. Гордиан имел удо­вольствие сообщить сенату о первых успехах своего оружия, которые он из скромности и признательности приписывал мудрости своего тестя и префекта. Во время всей экспедиции Мизифей заботился о нуждах армии и о поддержании в ней дисциплины, предупреждая опасный ропот неудовольствия тем, что снабжал лагерь в изобилии съестными припасами и устроил во всех пограничных городах большие склады уксу­са, соленого мяса, соломы, ячменя и пшеницы. Но счастье Гордиана кончилось вместе с жизнью Мизифея, который умер от кровавого поноса, вызванного, как сильно подозре­вали, отравлением. Преемник Мизифея в звании префекта, Филипп, был родом араб, и, стало быть, в раннюю пору своей жизни был по профессии разбойником. Его возвышение из такого низкого положения до высших государственных дол­жностей, по-видимому, свидетельствует о его предприимчи­вости и дарованиях. Но его предприимчивость внушала ему желание достигнуть престола, а своими дарованиями он вос­пользовался не для пользы своего кроткого повелителя, но для того, чтобы занять его место. Он нарочно устроил так, чтобы в лагере оказался недостаток в съестных припасах, и этим раздражил умы солдат, которые стали приписывать свои лишения молодости и неспособности императора. Мы не имеем данных, чтобы описать постепенное развитие загово­ра и открытый бунт, кончившийся гибелью Гордиана. В па­мять его был воздвигнут надгробный памятник на том мес­те, где он был убит, - неподалеку от впадения в Евфрат не­большой речки Аборы. Филипп, возведенный в император­ское звание по выбору солдат, нашел и в сенате, и в провин­циях готовность признать его власть.