История Финляндии. Время Екатерины II и Павла I - Михаил Михайлович Бородкин
Такое положение короля явилось результатом озлобленной пропаганды аньяльцев, особенно И. Г. Хестеску и С. фон-Оттера.
«Грустно было смотреть, как они пользовались добротой короля. Они представляли, а король утверждал многие производства; но несмотря на все это, они были полны ненависти, мщения и смерти». «Бог знает, что нам еще предстоит впереди, — восклицает тот же Экман. — Несчастна та страна, где нет страха Божия, нет послушания, единодушие и истинного патриотизма». «Боже, какие времена ожидают нас, если опять возникнет аристократическая власть. Svea, Svea! ты по пути к исчезновению с Севера».
Бедный король внушал жалость. Он страшился ответственности за легкомысленно начатую войну и впал в бездействие. «Честь моя пропала, сказал он, я не могу более возвратиться в свою столицу. Да я и не стану более своим присутствием беспокоить народ, который более не желает меня знать. Я решился сложить корону. Я ничего не буду просить у Швеции, которая меня ненавидит; мои бриллианты и моя мебель принесут мне доход, который даст возможность вести простую жизнь. Я отказываюсь также от титулов короля и величества, и стану жить как частное лицо. Я желал бы поселиться в Риме, но блестящая память о королеве Христине делает это невозможным; поэтому я поселюсь либо в Швейцарии, либо в Париже; там я буду принимать у себя лишь старых друзей и их детей. Мой сын будет королем, я сожгу свое завещание, пусть свободно распоряжаются по своему усмотрению. Может быть, государственные чины примут иной образ правления; прекрасно, мой сын на это согласится, пли же он в свою очередь сделает то, что сделал я, но он такой сдержанности не проявит, какую проявил я. Я удаляюсь без той славы, о которой я мечтал, однако мое имя все-таки возбудит интерес в будущих поколениях, и я уверен, что они более справедливо отнесутся ко мне, чем это делают мои современники. Я вырвал Швецию из рук анархии, я создал её флот, возбудил деятельность в её армии, я покровительствовал торговле и промышленности, дал Швеции стройную монетную систему и старался распространить среди шведов вкус к искусству и литературе. Наконец, я хотел вести их на войну, чтобы вернуть то, что когда-то потеряли мои предки, но тогда все покинули и предали меня»[9]. Густава III сравнивали с Эриком XIV и Карлом Стюартом. Он стал проявлять даже равнодушие к своей династии. Эссен находил, что королю надоела его судьба и, пожалуй, он поспешит сократить свои дни. Отречение — мечтал Густав — должно произойти блестящим образом.
Несомненно, что король в это время фантазировал об отречении от короны и об удалении за границу. В переписке г-жи Сталь с королем Густавом французский историк Жефруа нашел данные о намерении Густава (в июле 1788 года) купить дом в Париже. Г-жа Сталь послала ему планы этого дома.
В Швеции рассказывали, что Густав часть субсидий, полученных от иностранных держав, отправил в заграничные кредитные учреждения. Король видимо заранее решил, в случае неудачной войны, сложить корону.
Это было известно также из писем Густава, захваченных графом Стаккельбергом в Польше. Екатерина писала Потемкину 3 июля 1788 г.: «Буде нам Бог поможет, то его намерение есть поехать в Рим, принять римский закон и жить, как жила королева Христина».
Охвативший короля победный жар сменился, следовательно, холодным отчаянием. Он оставался в своем королевстве в виду неприятеля почти без друзей.
«Король весьма близок к своему падению, — писал Г. М. Армфельт жене (8-19 августа), — и по мнению его доброжелателей, ему остается лишь броситься в объятия нации и открыто признаться, что он ошибался». Короля губила его нерешительность и полное отсутствие качеств главнокомандующего.
Заговорщики считали свое преступное дело настолько прочным, что поручили произвести арест короля майору фон-Котену (Kothen). Они тем более рассчитывали на успех, что Густава окружали исключительно финские войска. Но Густав, сознавая всю опасность своего положения, на ночь удалялся из главной квартиры на яхту «Amphion», приказав убирать сходни. Начальник финских войск, фон-Платен, остался преданным королю и занят был мыслью обезопасить его положение. В это время в лагерь прибыл Эльфсборгский полк. Платен немедленно спросил его командира, Г. Гамильтона: ручается ли он за полное повиновение своего полка? «Ручаюсь, — ответил Гамильтон, — и первый кто проявит неповиновение будет застрелен лично мною!». «Отлично! — возразил генерал, — в таком случае расположитесь на ночь биваком около места причала яхты (Amphion)». Распоряжение было исполнено и план ареста короля заговорщиками оказался таким образом разрушенным.
Первое известие о том, что делалось в конспиративных квартирах, король получил от полковника Гастфера, приславшего его величеству письмо, полученное от Выборгского губернатора г.-л. Гюнцеля. В этом письме, из истинного человеколюбия и соседской дружбы, Гюнцель сообщал Гастферу, «что некоторые финские войска объявили королю о своем нежелании напасть на войска русской Императрицы или сделать хоть один шаг в её стране, если их призовут на защиту отечества». Финская армия просила Гюнцеля довести об этом до сведения своей Монархини, что он своевременно и исполнил. Густав был крайне возмущен. Его беспокоило также отсутствие сведений о том, как далеко зашли офицеры в своих замыслах и что они намеревались предпринять. Особенно же увеличилось его беспокойство, когда короткий рапорт из Аньяла поставил его в известность о взятии в плен Йегергорна. Мысль о возможной связи между указанными событиями сейчас же мелькнула в голове короля. Он приказал К. Армфельту немедленно представить подробный доклад об обстоятельствах, сопровождавших плен Йегергорна.
«Невозможно скрывать от себя, — писал два дня спустя король К. Армфельту, — что имеется наличность измены»... Далее в том же письме следует крайне своеобразное распоряжение: Густав предлагает К. Армфельту уговорить офицеров, «дать письменное обязательство в том, что они последуют за своим королем против врагов государства и будут вместе с ним сражаться, где бы ни потребовали обстоятельства, до последнего человека».
Письмо короля, доставленное в Аньяла К. Армфельту, произвело общий переполох (1-12 авг.). Испуг и беспокойство овладели теми, которые отослали ноту в Петербург. Теперь они узнали, что королю известны их сношения с русскими. До сих пор они утешали себя надеждой, что их предприятие не обнаружится, пока Йегергорн не возвратится с удовлетворительным ответом и они, опираясь
