Советская ведомственность - Коллектив авторов
В начале 1970‑х годов семантические узлы личность–коллектив начали менять силовое поле советского языка и в политической плоскости. Я полагаю, что это было связано с деятельностью философа и социолога Н. И. Лапина. В начале 1970‑х годов Лапин некоторое время руководил академическим Институтом конкретных социальных исследований, а уже в перестроечное время возглавлял Институт философии АН СССР, то есть был частью советского интеллектуального истеблишмента. В 1968–1973 годах группа социологов под его руководством изучала «соотношения планируемых и спонтанных процессов в социальной организации промышленных предприятий»[587]. Итогом этой работы стала «концепция социальной организации предприятия (и его трудового коллектива) как системы социальных групп, возникающей на стыке системы рабочих мест и социально-профессиональной структуры общества». Печатного оформления этой концепции в публичном доступе, видимо, не существует (сам Лапин писал, что по итогам исследования в Совет министров СССР была направлена аналитическая записка, следы которой теряются), но зато обогащенный работой Н. И. Лапин пишет развернутую статью по термину «коллектив» для третьего издания Большой советской энциклопедии (1969–1978).
В ней автор называл коллектив одной «из важнейших ячеек социалистического общества» и «относительно компактной социальной группой, объединяющей людей, занятых решением конкретной общественной задачи»[588]. То есть из эпифеномена первого издания БЭС и малозначимого феномена второго издания коллектив перешел в разряд системообразующих явлений, которое по значимости оставило позади семью (так как оригинальный афоризм Маркса про ячейку общества был посвящен ей). В зависимости от вида деятельности Лапин различал трудовые, учебные, военные, бытовые и прочие коллективы, но основное место в обществе он отводил трудовым и особенно производственным. Существующие в Советском Союзе коллективы двигались к своим зрелым коммунистическим формам, а их функция носила двоякий характер: во-первых, решение задачи, ради которой собирался коллектив, а во-вторых, воспитание индивидов так, чтобы их интересы и интересы общества сочетались. Структура любого коллектива определялась его задачами, но в качестве примера ступеней многоступенчатого коллектива автор приводил бригаду, цех и завод.
Ил. 3. Кадр из диафильма «Трудовые коллективы» (1983). Автор фильма – Н. Орлова, художник-оформитель – Е. Лехт. Источник: https://diafilmy.su/1387-trudovye-kollektivy.html
Первичным уровнем коллектива Лапин считал малую группу и в написанной им же статье о малой группе относил этот феномен к области социальной психологии, считая ее простейшим видом социальной группы. Именно на таком элементарном уровне взаимодействия в советском обществе начинала формироваться специфическая социальность: «При социализме коллективистские отношения сотрудничества и взаимной помощи… превращают М. г. в сфере труда в первичные трудовые коллективы, где непосредственно сочетаются интересы общества, коллектива и личности»[589]. Статью о коллективах Лапин завершал политическим указанием, что именно в коллективах играли важную роль ячейки массовых организаций – партии, комсомола, профсоюза и др.
Эти идеи не остались результатом индивидуального мышления Лапина, а со второй половины 1970‑х годов начали имплементироваться в советское законодательство и реформистскую политическую практику. Так, в описывающей устройство СССР первой главе Конституции 1977 года вслед за общественными организациями страны упоминались трудовые коллективы, которые «участвуют в обсуждении и решении общественных и государственных дел…»[590]. Далее, в 1983 году был принят Закон о трудовых коллективах, в котором трудовой коллектив уже назывался «основной ячейкой социалистического общества», а исходным источником власти на предприятии объявлялось собрание трудового коллектива[591]. В 1987 году в силу вступил Закон о государственном предприятии, для которого трудовой коллектив на правах «хозяина общенародной собственности» был основным субъектом вводимого на предприятиях самоуправления и выборности руководителей всех уровней – от бригадира до директора завода[592]. Наконец, даже законы о начале приватизации в РСФСР и РФ не сомневались в существовании трудовых коллективов. Они содержали указание, что решение о формах акционирования предприятия может принимать только трудовой коллектив[593].
Таким образом, в СССР идея коллектива, бывшая плодом преимущественно педагогических и утопических исканий отдельных энтузиастов постреволюционных лет, постепенно стала предметом интереса заново утвердившихся социальных наук позднесоветского времени. При этом эта интенция развивалась в понятийной связке личность–коллектив. Начиная с 1970‑х годов коллективы, особенно промышленные трудовые коллективы, виделись уже реально существующим уровнем социальности, более того, основным звеном социальной организации и стратификации советского общества. Наконец, в 1980‑х годах трудовые коллективы советских предприятий превратились в основные социальные субъекты и объекты приложения реформистских усилий правительства.
Проявление трудовых коллективов в ходе приватизации
До сих пор мы рассматривали выработку понятия «трудового коллектива» и использование его для обозначения работников промышленных предприятий сверху. Перейдем к использованию этого понятия в качестве способа самоидентификации снизу и тем практикам, которые этот процесс сопровождали.
Как описание политического субъекта, а не только как идеологическое и правовое понятие трудовой коллектив используется на излете перестройки, когда рабочие отдельных отраслей промышленности активно участвовали в политике страны. Можно вспомнить протестные шахтерские коллективы Кузбасса, Донбасса и Воркуты[594], а также инспирированные сверху в противовес народным фронтам лоялистские интердвижения (преимущественно коллективы машиностроителей). Пожалуй, самым оригинальным подобным политическим союзом был Объединенный совет трудовых коллективов Тирасполя (ОСТК), который сформировался в 1989 году как собрание директоров и представителей от предприятий города, а пару лет спустя стал стороной гражданской войны и повивальной бабкой приднестровской непризнанной государственности[595].
Этот и другие похожие сюжеты несли в себе слишком мощный заряд политической борьбы и канализировали слишком много общественных интересов, чтобы в них можно было спокойно изучать только советские фабрично-заводские общности. Поэтому для целей исследования я обращаюсь сразу к следующему этапу существования трудовых коллективов – их выступлениям в ходе борьбы за приватизацию и деприватизацию предприятий в России 1990‑х годов и тому, как эти выступления высвечивали социальную структуру постсоветской промышленности.
Российская приватизация мыслилась как способ уйти от административных отношений в экономике, заменить их на рыночные и тем самым повысить эффективность функционирования предприятий. В ее основе лежало идеологическое убеждение руководителей государства, что достаточно отпустить цены, а также снять предприятия с государственного баланса, чтобы рыночные отношения заработали[596].
На практике советские экономические и социальные формы вели себя иначе, чем от них ожидали технократы из правительства Е. Гайдара. На сплошную приватизацию, свободное ценообразование и попытку создать в стране структурную безработицу бывшие советские предприятия ответили пакетом контрмер: перешли на бартер, отказались платить поставщикам, перевели работников в отпуска. Апеллируя к интересам трудовых коллективов, они отказывались переходить к сплошным увольнениям[597].
Экономист Владимир Полтерович назвал происходящее в России в 1992–1993 годах «битвой правительства с трудовыми коллективами»[598]. Сталкивались два принципиально разных подхода к промышленности: правительство Гайдара пыталось изменить принципы ее функционирования, заставить предприятия
