Игорь Молотов - Черная дюжина. Общество смелых
— Мне кажется, что речь идет о невозможности возврата к былому. Нельзя вернуть прошлое.
— Это слова святого Феофана Полтавского, если точно: «…того православия, что было прежде, уже не будет. Самим Богом будет поставлен сильный царь на престоле». То есть он констатирует, что будет другое православие, в смысле силы веры. И будет сильный царь. Значит, то, что было, оказалось слабо.
Еще, в нашем видении монархии, национальный вопрос все же имеет большое значение. Дима аж до абсурда доводил, вроде хоть еврей, главное, чтобы монархист и православный. Но так нельзя. Мы имеем опыт того, что даже евреи-четвертькровки, казалось бы, адаптированные даже в привилегированный класс — дворянство, оказались наиболее деятельными уничтожителями России. А в священстве они оказались превносителями всяческих ересей и отступлений. Мы не можем этого не учитывать, стараясь отстранить таковых от управления в государстве и в церкви. Конечно, эта фраза, что и русских много предателей, никак не оправдывает отсутствие изначального национализма в монархизме, да и в вероисповедании.
— Ну, то есть Васильев был все-таки такой фашист аналогично Муссолини, у вас же все-таки преобладал националистический проект, верно? Ну, это все идеологическая подоплека, а если говорить об организационной?
— Да, мы националисты. А как ими не быть, учитывая весь негативный опыт жидовских происков? Организация у нас была четко структурирована, территориально. Потом и функционально, хотя ведение агитации вменялось всем в обязанность, но в разной степени, в зависимости от других функций. «Память» же не была так структурирована. Ты и сам это знаешь. Все осталось на уровне кружка по интересу, отчасти клуба конструкторов. Я пробовал вести общие политзанятия в конце пребывания в «Памяти». Общие собрания всего контингента, чтобы заставить работать всех. Постановка задачи — создать каждому свою десятку, за полтора месяца. По крайней мере пятерку. Как требовал со своих, так хотел требовать со всех. Отмазки, о которых мы говорили — «вокруг люди говно», — не принимались. Подводил итоги, многие стояли бледными. Но все конкретно, если человек этим «дышит», то он по-любому будет общаться и убеждать, и если будет, то и люди появятся, как и у других. А то получалось, что одни усердствуют, а для других это стало «клубом по интересу», где они могут собраться, поболтать, и все. Но когда я стал закручивать гайки, многим не понравилось. Начали бегать к Васильеву, ябедничать, засранцы. Что я слишком жестко требую. Ну, в общем, это тоже сыграло роль в том, что я ушел. Нельзя сделать дееспособную организацию, не принуждая работать.
— Тем не менее есть мнение, что Васильев именно так и видел свой фронт — рыцарским орденом, в котором чернорубашечники будут уделять время скорее духовной подготовке.
— Я думаю, Дима все-таки устал. И думаю, что он понимал, что большая организация подразумевает определенные обязательства в тех или иных ситуациях. Ну, например, как в 1993-м. Я если бы даже захотел, мне не дали бы отсидеться в стороне. Значительное влияние уже подразумевает не нейтральность в такие ключевые моменты. Может, ему, в силу этого понимания и предчувствия событий, не хотелось такого. Многие ведь не понимают, что возглавлять влиятельную организацию — это обязательство, и немалое. Если организации второго плана, с них и спрос меньше, и никто особо на них не обращает внимания. На меня очень сильно пытались давить из Кремля, чтобы я, как минимум, занимал нейтральную позицию в конфликте Ельцина и Верховного Совета. Давление — это не только проблемы, но и попытки прикупить. Ну и проблемы. Если бы я не пришел в Белый дом, а занял бы нейтральную позицию, то не Жириновский прошел бы в Госдуму, а РНЕ. Если бы захотели, конечно, да и отступные были бы не хилые. Так для примера. А противостояние Ельцина с ВС началось еще с осени 1992 года, когда ВС первый раз попытался вынести импичмент. А возня началась еще раньше, примерно с весны 1992 года. Так что полтора года я темнил и делал вид, что я с Ачаловым не друзья.
Строго говоря, в 1991 году я поддержал ГКЧП не потому, что за коммунистов, а потому, что с противоположной стороны просто отмороженная, махровая русофобская мразь. Впрочем, в 1993-м то же самое. И при этом эта русофобская мразь была креатурой США и Западной Европы. «Память» исходила из того, что за коммунистов нельзя. А я не мог себе позволить отсидеться. Вопрос не в том, с кем, а вопрос в том, против кого.
— Ну, если говорить в целом — часть национал-патриотов в разные периоды времени были за Ельцина. Как это можно обосновать? И почему ни РНЕ, ни «Память» не пошли в «легальную» политику?
— Игорь, ты же знаешь, мы создали предвыборное объединение «Спас», в котором РНЕ было ключевой организацией. 90 процентов в списках на выборы в Госдуму были соратники РНЕ. Даже больше. Мы были единственным объединением, которое Центризбирком зарегистрировал без единого замечания, и за регистрацию на выборы проголосовали все члены Центризбиркома. Нас сняли через Минюст. Чайка заявил, что год назад регистрация прошла с нарушениями по вине Минюста. Типа судитесь. Принимали решение снять экстренно, так как аналитика всех служб показала, что соберем от 30 до 35 процентов голосов. Это 1999-й. И ты думаешь, я буду играть с этой фигней по их правилам и по их беспределу. Да черт им. Я как Ленин. Жду, когда они начнут рушиться, и не скрываю этого. Ибо в самой этой антихристианской системе ничего хорошего и здравого быть не может.
— Но все-таки, что с фигурой Ельцина? Были ли мысли как-то его обыграть или что-то такое?
— Нет. Игорь, если ты прочитаешь «Эру России», которую я опубликовал в начале января 1991 года, то там, в последней главе, есть краткое изложение, к каким формам будут прибегать враги для того, чтобы сохранить власть над Россией. Там последними значатся военная псевдопатриотическая диктатура и псевдомонархия. Это написано в 1991 году. Вернее, написано в декабре 1990-го, а первый тираж был в январе 1991 года. Ну, как думаешь, понимая это еще тогда: ну на фиг мне этот Ельцин?
К черту его. В действительности очень трудно выделить из воспоминаний какие-то отдельные фрагменты за пять лет, которые мы были вместе. Все наши мероприятия были и яркими, и рискованными. Но, думаю, из всего, пожалуй, я бы выделил митинг «Памяти» на Манежной площади в дни пленума ЦК КПСС. Год ты уж вспомни сам. Это, конечно, было из всех мероприятий самое напряженное. Ведь это был еще СССР, и устраивать митинг в непосредственной близости от Кремля, во время проведения пленума КПСС — это, знаешь ли, сейчас даже и оценить трудно. Надо сказать, что очень многие тогда назвали Васильева кто сумасшедшим, кто провокатором. Типа попа Гапона. Говорили: хочет устроить «кровавое воскресенье». Многие просто съехали с этой темы, испугавшись. Да и немудрено было. Но тем не менее в назначенное время несколько групп людей вышли на середину Манежки и развернули черно-желто-белые имперские знамена. И сразу с разных сторон к ним стали присоединяться еще и еще. Народ, которого в центре всегда много, стал невольным, а потом и вольным зрителем. И народу было много. Не стану описывать все перипетии переговоров, когда требовали Горбачева, но в конце концов согласились на Ельцина. Потом наше шествие к Моссовету. Растянувшееся почти на километр. Это же была вообще первая несанкционированная демонстрация в центре Москвы, да еще во время такого коммунячего сходняка.
Почему я выделил именно это действие? Здесь, конечно, неоспоримо проявилась личная смелость и мужество Дмитрия Дмитриевича. Я просто знаю, сколько тогда было испугавшихся, метивших до этого в лидеры. Но после этого серьезных конкурентов не стало. Все, конечно, были ошарашены происшедшим. Абсолютно все.
У нас были мероприятия не только политического характера, но и мистико-молитвенные. Например, поездки в монастыри. Вспоминаю монастырь под Ярославлем. Мы ездили туда не раз. Человек по сто. На два, а то и три дня. Помогали восстанавливать монастырь. Уставали очень, но службу выстаивали полностью. Состояние в таких поездках было необыкновенным. Видимо, и от мистичности самого места, и от мистичности бойцов «Памяти». Даже монахини нам говорили: «Вы как приезжаете — все необычным становится». Кстати, об этом говорили не только монахини Толгского монастыря. В то время, конечно, в «Памяти» был очень мистический настрой. Задавал его, конечно, Дмитрий. Но и контингент был соответствующий.
Раз уж о мистике заговорил, то нужно сказать, что это было очень важной чертой «Памяти». Даже не чертой, а качеством.
Хочу сказать, что сейчас ни одна православная или монархическая организация не обладает тем мистическим качеством, которое было у «Памяти». Но я это вынес и воссоздал в РНЕ, ибо без мистического осмысления происходящего не может быть вероисповедального понимания. Пожалуй, это то, чего не хватает и нынешней «Памяти».
