Советская ведомственность - Коллектив авторов
Для советского работника нет и не может быть ничего более святого, чем интересы социалистического государства. Только в нашей стране интересы государства есть интересы народа, только наш общественный строй – социалистический – осуществляет волю народа. <…> Советский работник – партийный или беспартийный – должен уметь каждый свой шаг в деловой работе оценить с точки зрения общепартийных и общегосударственных интересов. <…> Советскому работнику чужды делячество и обывательское благодушие, приводящие к забвению государственных интересов[404].
В отличие от большевистского холизма Дзержинского, подразумевавшего защиту целостности советской промышленности, связанной через реципрокность доверия, новая интерпретация холизма в сталинской версии означала единство советского народа, который сплачивался через дисциплину. Все население страны было сцеплено через эту дисциплинарную реципрокность: «И, если кто-либо совершает действия, наносящие ущерб государству и обществу, нарушает законы советского государства, он тем самым подрывает также общие интересы своих сограждан»[405]. Соответственно, единение народа было в соблюдении государственных интересов и воспитании качества «честности в отношении государства»: «<…> каждый на своем посту, за станком ли, на тракторе, должен видеть перед собой государство в целом, сознавать себя слугой государства, понимать свою роль как звена в общей цепи»[406].
Дисциплина могла быть разорвана какой-либо ошибочной деловой деятельностью малого или большого работника. Когда трудящийся не следовал интересам государства, тогда он нарушал дисциплинарный порядок и был ограничен ведомственностью: «Каждый, кто в погоне за своим узко личным или ведомственным, групповым интересом, каждый, кто думает только о себе, только об интересах своей ведомственной колокольни, – он сбивает общий шаг вперед, ломает график общего народного производства»[407]. В новом варианте большевистского холизма уклонение от государственной дисциплины расценивалось как отступление от советского народа, что, в свою очередь, было проявлением ведомственности и местничества:
Работники, у которых ведомственные интересы выдвигаются на первый план в ущерб интересам государства, лишены чувства ответственности перед советским народом и государством. Ведомственность и местничество в наших условиях – это результат бюрократического извращения советских принципов работы, нарушения государственной дисциплины[408].
Дисциплинарный порядок превращал все население в слуг государства. Быть дисциплинированным значило в первую очередь соблюдение советского закона и народно-хозяйственного плана. Ведомственность включала в себя разнообразные практики отступления от «чувства строгой дисциплины»: невыполнение плана; не утруждать себя «чужими» заказами, а выполнять только «свой» план; траты, не предусмотренные бюджетом; бесфондовая продажа; незаконное повышение штатных окладов; отказ предоставлять оборудование и помещения для народных нужд; накопление чрезмерно больших запасов сырья, топлива или материалов в ущерб другим предприятиям; сопротивление увеличению планов; отказ от освоения новой продукции или внедрения новой техники; противостояние заводов и предприятий[409]. В новой дискурсивной формации волокита и бюрократизм перестали рассматриваться как основные проявления ведомственности, но теперь они оценивались в категориях практической деятельности, определялись как «стиль работы»[410]. Главными же угрозами стали нарушения законности и дисциплины. Для предвоенного времени наиболее показательной стала скандальная история с организацией фабрично-заводских училищ и школ, после выхода осенью 1940 года Указа Президиума Верховного Совета СССР «О государственных трудовых резервах СССР». Руководители предприятий не стремились выделять оборудование и помещения под нужды образовательных учреждений, за что были обвинены в ведомственном подходе[411].
К критике ведомственности было добавлено обличение местничества. Теперь государственным интересам противопоставлялись не только несоблюдение дисциплины, но и аномалии территориального характера: следование локальным интересам в ущерб общим государственным. Местничество особенно часто проявлялось на транспорте, когда перевозились в первую очередь товары для нужд местной экономики за счет грузов, прописанных в плане[412]. Одновременно дискурс вводил темпоральную переменную – местничество отсылало к известной феодальной практике замещения должностей в зависимости от знатности рода. Отступление от государственных интересов возвращало государство назад в феодализм, о котором говорил Ежов в 1937 году. Большевики также продолжили рассматривать ведомственность как темпоральную категорию: «Благодушие к людям, которые свои личные или ведомственные интересы ставят выше государственного закона, есть благодушное и оппортунистическое отношение к пережиткам капитализма, еще гнездящимся в сознании советских людей»[413].
Этот сложившийся дискурсивный порядок требовал поиска новых техник рационализации реальных производственных отношений. В феврале 1941 года на XVIII Всесоюзной конференции ВКП(б) в тот период времени начальник Управления кадров ЦК Г. М. Маленков рассказал, как наркоматам необходимо было перестроить работу. По его мнению, прежде наркоматы руководили своими предприятиями «по-канцелярски, только через бумагу», то есть «не добирались до каждого отдельного предприятия». Управление ограничивалось заседаниями коллегий и принятием решений. Маленков предлагал иную практику (у)правления, которая позволяла держать государственную дисциплину: «Главную часть руководящей работы должна составлять не заседательская работа и не принятие решений, а повседневная проверка исполнения этих решений». Если раньше наркоматы судили о положении дел на предприятии «по реляциям директоров фабрик, заводов и начальников железных дорог», то при введении государственной дисциплины они должны были осуществлять «систематическую проверку исполнения директив»[414].
Такая постановка работы требовала нового осмысления советского управленца, работника и гражданина, которые не выступали представителями какого-либо ведомства, но становились представителями государства во взаимоотношениях с обществом. Новый стиль работы выстраивал и новую рациональность борьбы с ведомственностью:
Каждый руководитель советского учреждения, каждый советский работник – слуга государства, его агент, представитель на данном конкретном участке, блюститель законов и интересов государства. <…> Большевистский принцип управления, хозяйствования ставит на первое место интересы страны, он несовместим с узколобым делячеством, с ведомственным подходом к делу, со стремлением отделить задачи своего учреждения от задач общегосударственных. Но иные руководители и работники аппарата игнорируют этот принцип, забывают, что они доверенные лица государства. Нередко местнические, ведомственные интересы в работе таких руководителей берут верх. «Мой» план, «мой» заказ, «мое» управление, нужды «моих» предприятий – вот, мол, что самое важное, самое главное. Так представляют себе свои задачи некоторые «ведомственные патриоты», деляги. Они привыкли сами и приучают своих сотрудников рассматривать мир со своей ведомственной колокольни и в своей деятельности исходят из «интересов учреждения», из собственных удобств, пренебрегая интересами государства[415].
Одновременно дисциплинарная рациональность практик (у)правления обязывала советского хозяйственника выстраивать и поддерживать дисциплинарный порядок: «Советский руководитель обязан насаждать в своем учреждении нерушимую государственную дисциплину и прежде всего с этой стороны контролировать своих работников, учить их главному: интересы
