Советская ведомственность - Коллектив авторов
Молотов начал конструирование института сталинских граждан в сфере производственных отношений сразу после февральско-мартовского пленума ЦК 1937 года. Современная историография определяет таких политических агентов как представителей сталинского гражданства, которые через практики вовлечения – агитацию, митинги, политпросвет, выставки и т. д. – выстраивали взаимодействие государства и общества[385]. Таким образом, большевики хотели решить проблему ведомственности и бюрократизма через выращивание новых граждан, обладавших обновленной политической идентификацией с партией и отказывавшихся от ведомственной самоидентификации.
Поэтому в эпоху Большого террора борьба с «ведомственным чванством» и замкнутостью в «ведомственной скорлупе» охватила не только промышленные предприятия[386], но и многие другие сферы советского общества. Как, например, физкультурники, которые железной метлой должны были вычистить «ведомственность и цеховщину» из своего всесоюзного комитета[387]. Газеты сплошь писали о том, что вредители были везде, и рассказывали, как правильно с ними нужно было бороться, опираясь на новые кадры активистов – сталинских граждан, противостоявших «расточительству», «бесхозяйственности», «узковедомственному» и «деляческому» подходу[388]. Редакторы «Литературной газеты» формулировали обращение к советским писателям следующим образом: «Тема борьбы со всем старым, рабским, вражеским, буржуазным – и политически и психологически – не находила себе подлинного права гражданства, неизменно отсутствовала в ведомственном „графике“ бюрократического руководства»[389]. Обязанностью советского гражданина становилась борьба со всем ведомственным.
Государственная дисциплина и (у)правление действием
В конце 1930‑х годов ведомственность стала частью политического языка большевиков, что пересобрало дискурсивную рационализацию практик (у)правления – от чисто антибюрократической риторики к большой политике. Дискурсивный поворот выстраивал новую иерархию ведомственных отношений в системе советского правительства и управления экономикой на принципах новой большевистской рациональности, очищенной от ведомственных проявлений. Политизация гувернаментальности организовывалась вокруг общественных инициатив по трансформации правительственных органов, которые способствовали бы преодолению ведомственности. В марте 1939 года на XVIII съезде партии Молотов ратовал за усиление Госплана и Экономического совета при Совнаркоме с целью увязки работы различных наркоматов:
Это не значит, что сами наркоматы не должны стремиться к этой увязке своей работы с работой других наркоматов. Они обязаны это делать и не должны отгораживаться друг от друга узко-ведомственными интересами. Такая узкая ведомственность нередко у нас встречается, но с узко-ведомственным духом в работе нужно вести настойчивую борьбу, как с проявлением бюрократизма. При всем этом, значительное увеличение количества хозяйственных наркоматов означает неизбежное усложнение структуры управления народным хозяйством наверху и требует соответствующего усиления аппарата Госплана и Экономсовета[390].
В конце 1930‑х – начале 1940‑х годов представители общественности и правительственные сотрудники выдвинули самые различные предложения по реорганизации работы наркоматов: создание специального Наркомата местной топливной промышленности РСФСР[391], создание единого управления геолого-разведочных работ на Донбассе[392], объединение инспекций всех наркоматов в особый комитет или управление при Совнаркоме[393], создание единого органа по управлению газовым хозяйством страны[394], кооперирование наркоматов[395], расширение прав уполномоченных Госплана[396] и т. д. Все эти предложения предполагали изжитие всего ведомственного – подхода, тенденций, разногласий, соображений, интересов и точек зрения. Категория ведомственности была введена в большую советскую политику. Декларативно она стала одной из главных болезней советского правительства. В «узковедомственных» соображениях обвинялись как директора заводов и предприятий, так и руководители наркоматов.
Таким образом, последние предвоенные годы были временем активного разоблачения хозяйственников в различных сферах народной и местной промышленности, которые ставили ведомственные интересы выше общегосударственных[397]. В этот период также развернулась борьба с антиподом дзержинского управленца – «делягой-хозяйственником», накапливающим у себя на предприятии или заводе непомерно раздутые запасы материалов и оборудования, лишая тем самым другие организации необходимых средств: «Деляга-хозяйственник не видит ничего кроме узкого ведомственного интереса, а это все равно, что не видеть дальше собственного носа. Деляга смотрит на все с колокольни своего завода или цеха. До всего, что за оградой „своего“ завода, ему нет дела»[398]. Для характеристики «ведомственного бюрократического стиля» управления особенно показательны трудности возведения Кондопожского целлюлозно-бумажного комбината, где не утихала «грызня» между строителями Наркомстроя и заказчиком Наркоматом целлюлозной и бумажной промышленности[399].
На страницах «Правды» редакторы писали: «История с Кондопожским комбинатом показывает, к каким тяжелым последствиям приводит пренебрежение общегосударственными интересами, нарушение государственной дисциплины»[400]. В этом редакторском тексте была зафиксирована новая категория политического языка большевиков – государственная дисциплина, которая переформатировала принцип большевистского холизма. Государственные интересы как тип рациональности отношений власти у большевиков дополнился дисциплинарным измерением. Почему появилась дисциплина как лексическая единица в публичном дискурсе? В фукианском прочтении дисциплина, какой бы она ни была – школьная, армейская, медицинская или заводская, – это средство управления множеством[401]. Большой террор требовал установления контроля фактически над всеми жителями страны, что в реальности было невозможно без принятия всеми единых правил поведения. Соответственно, большевики ввели категорию «государственной дисциплины» в публичный дискурс для превращения населения в тотальное дисциплинарное общество.
Мне представляется, что именно в предвоенные годы большевики начали всерьез воспринимать население как проблему (у)правления. На это есть три причины. Во-первых, массовые репрессии в период Большого террора привели к пониманию, что путем одного насилия государство было не в состоянии контролировать все население страны и требовались дисциплинарные техники (у)правления. Во-вторых, трудности учета населения, связанные с отменой «вредительской» переписи населения 1937 года и сложностями новой переписной кампании 1939 года, которая для многих рассматривалась как «узковедомственное дело»[402]. В-третьих, в условиях советского вторжения в Польшу и Советско-финской войны государство фактически переходило в состояние военного положения. Тем самым эпоха заставляла большевиков рационализировать принцип большевистского холизма в иной конфигурации. Следовать государственным интересам было недостаточно. Теперь ведомственность как вредительство нарушала не столько государственные интересы или разрушала целостность всего народного хозяйства, сколько установленный государством дисциплинарный порядок.
Государственная дисциплина охватывала все население, каждого отдельного человека в Советском государстве, поскольку «интересы государства находятся в полном согласии с интересами всех трудящихся», а «личный интерес человека совпадает с нуждами и задачами всего государства»[403]. Поэтому в новом варианте большевистского холизма государственные интересы и государственную дисциплину мог нарушить не только большой или малый управленец,
