Жизнь и смерть в Средние века. Очерки демографической истории Франции - Юрий Львович Бессмертный
Было бы весьма интересно проверить численность детей в аристократических семьях по данным других французских хроник. Не располагая пока такими материалами, отметим, что имеющиеся для ряда областей Франции генеалогические данные об отдельных аристократических родах, как правило, превышают наши оценки. Так, в области Шартра среднее число детей на семью в таких родах составляло 4,2 ребенка в XI в., 4,7 в XII в.[328]; в Шампани XII–XIII вв. и в Намюре XI–XIII вв. — 4,0–5,0[329]; в Лотарингии XII в. — 3,6–5,0; в XIII в. — 3,9–4[330]; в Пикардии в 1190–1210 гг. — 4,1; в 1210–1230 гг. — 5,5; в 1230–1290 гг. — 4,3; в 1250–1270 гг. — 3,4; в 1270–1290 гг. — 3,8 ребенка[331]. Видимо, сокращалась и доля бездетных семей[332]. Продуктивность брака и естественный прирост в среде французского рыцарства XII–XIII вв. были, как видим, довольно интенсивными.
Насколько отличалась от этой картины продуктивность брака (во всех его моделях) среди крестьянства? Для Иль-де-Франса и Фландрии XI–XII вв. решение этого трудного вопроса заметно продвинуто исследованием П. Ш. Габдрахманова[333]. Ему удалось собрать около 50 крестьянских генеалогий, охватывающих до пяти-шести следующих друг за другом поколений общей численностью в несколько сот человек. (Для сравнения отметим, что по всей Северной Франции и Фландрии известно не более 20 рыцарских генеалогий этого же времени.) Крестьянские просопографические материалы отличаются неполнотой сведений о мужчинах, особенно в более ранних поколениях. По основательному мнению П. Ш. Габдрахманова, это объясняется тем, что феодальные собственники определяли социально-правовой статус своих зависимых крестьян преимущественно (или даже исключительно) по матери. Именно женская линия генеалогий оказывается здесь наиболее достоверной. Судя по ней, среднее число выживших дочерей, рожденных крестьянкой в течение жизни, было близко к двум, а общее число детей — соответственно к четырем. С учетом бездетности (или бесплодности) примерно 40 % женщин, П. Ш. Габдрахманов оценивает отношение общей численности взрослых детей к родительскому поколению в 1,2, т. е. чуть выше, чем исчисленное нами соотношение этих же поколений в рыцарской среде, а коэффициент (темп) ежегодного прироста — в 0,6–0,7 % (или в 6–7‰) в год против наших оценок для знати в 0,54 % (или 5,4‰) в год.
С этими данными полностью согласуются материалы по другим областям Франции. Так, в середине XII в. число выживших детей в крестьянских семьях составляло в Маконэ 4–6, в Нижнем Лангедоке 3–4; в конце XIII — начале XIV в. в пиренейских деревнях крестьяне имели в среднем по 4,5 выживших ребенка, в Нижнем Лангедоке — примерно столько же[334].
Приведенные здесь данные зондажей, касающиеся рождаемости в среде знати и крестьянства, разумеется, не следует абсолютизировать. Важно, однако, что эти зондажи дали примерно те же оценки, которые были получены для других областей Франции при использовании иных источников и иной методики их обработки. Тем самым подтверждаются и достоверность полученных результатов, и надежность использовавшихся методических приемов.
Касаясь нерешенных в этой сфере вопросов, упомянем прежде всего о недостаточной ясности социальных различий в рождаемости и выживаемости детей. Думается, в частности, что почти полное совпадение приводившихся выше цифр естественного прироста в среде аристократии и в среде крестьянства вряд ли отражает реальную картину. Наши подсчеты, касающиеся рыцарей и знати по данным Ордерика Виталия, воспроизводят, как подчеркивалось, заведомо заниженные показатели. Вполне поэтому вероятно, что в действительности рождаемость и выживаемость рыцарского потомства была выше, чем у крестьян: преимущества условий жизни детей аристократии не нуждаются в доказательствах.
Тем не менее было бы недопустимым упрощением напрямую связывать численность выживших детей с социальным статусом. Материальные преимущества сословного положения могли сплошь да рядом дополняться влиянием самых различных обстоятельств: экономических, политических, генеалогических, социально-политических и иных. Хорошо известны препоны, мешавшие в XI–XII вв. младшим отпрыскам рыцарей создавать семью[335]. Им приходилось довольствоваться внецерковными браками. Эти последние — как и всякие менее престижные формы полового союза — были, вероятно, и менее продуктивными[336], так что общая рождаемость оказывалась в этой прослойке более низкой. Но и в крестьянской, и в городской среде брачная продуктивность и естественный прирост также не были везде сходными. Сильнее всего сказывался здесь, видимо, уровень зажиточности. Например, в Форезе средние по имущественному положению крестьянские семьи имели 2–3 выживших ребенка, названных в завещаниях, а зажиточные — 7–8 детей[337]. В Пикардии, судя по 3000 актам (отражающим, правда, не только крестьянские семьи), среднее число детей на детную семью возросло с 4,5 в 1100–1125 гг. до 5,0–5,2 в 1250–1300 гг.; с учетом же холостых и бездетных семей среднее число детей на «очаг» составляло на рубеже XIII–XIV вв. 2,25 ребенка (что соответствует соотношению, при котором детское поколение составляло в целом 125 % родительского)[338].
Сравним все эти данные с теми, которые были получены для IX в. (см. гл. 2). Соотношение детского и взрослого поколений (взятое в обоих случаях в минимальной оценке) изменилось самое малое на 10–20 % (достигнув 115–125 % против 105 %). Среднее число выживших детей на детную семью увеличилось (опять-таки по минимальным оценкам) с 2–3 до 3,5–5,2 ребенка. Ежегодный естественный прирост поднялся (по таким же оценкам) с 0,1 до 0,5–0,7 %. Эти цифры говорят, что называется, сами за себя.
Анализируя связь демографического роста XI–XIII вв. с конкретными условиями воспроизводства населения, обратим прежде всего внимание на величину интервала между рождениями очередных детей (так называемый интергенетический период). Как отмечалось выше, в раннее Средневековье этот интервал и у крестьян, и у знати составлял не менее двух лет[339]. Не связан ли высокий уровень брачной продуктивности в XII–XIII вв. с сокращением интергенетического периода? По отношению к знати на этот вопрос следует ответить утвердительно. Известно, что с XI в. распространяется практика использования в аристократических семьях кормилиц[340]. Это не только сокращает период аменореи для матерей, но и улучшает возможности выхаживания новорожденных. Ведь если
