Жизнь и смерть в Средние века. Очерки демографической истории Франции - Юрий Львович Бессмертный
Изменение отношения к детям побуждало к раздумьям над особенностями детского поведения, над возрастными различиями в детской среде. В свое время Ф. Ариес отрицал интерес к вопросам такого рода на протяжении большей части Средневековья. По его мнению, перелом в социально-культурном осмыслении детства и главных возрастных стадий, разделявших ребенка и взрослого, намечается на Западе лишь в XIV в., с началом «индустриализации», а завершается только в XVIII в., с крахом всего «старого порядка»[304]. Эта точка зрения была принята рядом исследователей, полагавших, например, что «детства как такового» средневековое сознание XI–XIII вв. осмыслить не смогло[305]. Ребенок воспринимался тогда лишь как «маленький взрослый», отличавшийся от «больших» лишь размерами. Соответственно, детское поведение воспринималось как необъяснимое, непредсказуемое, даже нечестивое.
Имеющиеся в нашем распоряжении материалы позволяют несколько скорректировать эти утверждения. Так, в трактате Филиппа Новарского (середина XIII в.) констатируется, что младенцам свойственны три вида специфического «понимания» (quenoissance) и «естественной любви» (amor naturel). Это, во-первых, любовь к матери (или кормилице), которая кормит его грудью, во-вторых, любовь к тем, кто с ним играет, нянчится, ласкает и «переносит» с места на место, и, в-третьих, к тем, кто его содержит и охраняет[306]. Определяемое этими чувствами поведение младенца приобретает свое собственное обоснование. Что же касается ребенка, вышедшего из младенчества, то его действия выступают в трактате Филиппа как закономерный результат воспитания, которое дают ему отец с матерью. Дурные наклонности детей — следствие попустительства родителей и особенно их неуемной любви. Между тем одно из основных «божественных» требований к воспитанию ребенка — умеренность в ласках и в наказаниях[307]. Довольно четко формулирует Филипп и основные цели воспитания. Помимо укоренения в благочестии, воспитание должно обеспечивать обучение детей «ремеслу» родителей — будь то рыцарское дело или хотя бы ремесло галантерейщика (aguillier). Именно в этом смысле детство — «фундамент жизни», а заблаговременность и «соразмерность» воспитания в детстве определяют все[308].
Сходным образом связывал поведение ребенка с особенностями его воспитания Рамон Лулий. Он, в частности, призывал к умеренности в кормлении детей в богатых семьях, советовал «не кутать» детей, не допускать чрезмерности в ласках, но и предостерегал против суровости, вынуждавшей детей плакать, так как это «вредно сказывается на их умственном здоровье»[309]. «Что природа потеряет на детях богатых, — писал Рамон Лулий, — она приобретет на детях бедных»[310]. В целом же и Рамон Лулий, и Филипп Новарский исходили объективно из представления о детстве как о периоде активного формирования человека, в каковом родительское воспитание имеет решающее значение. Тем самым поведение ребенка получало свое закономерное объяснение.
Одновременно с этим новым подходом к сути детства писатели XIII в. несколько по-иному, чем их предшественники, периодизируют детство и переход от него к зрелости. Так, Филипп Новарский, помимо традиционного со времен Исидора Севильского выделения младенчества и раннего детства (до 7 лет), в течение которого ребенок требует тщательного надзора (из‑за особой подверженности «шалопайству», опасности упасть, попасть в огонь или в воду[311]), четко обозначает еще два возрастных рубежа. Первый из них — 10 лет, когда дети уже могут «различать добро и зло» и несут ответственность за свои поступки[312]. Второй различен для лиц мужского и женского пола. Это возраст вступления в брак. Как уже отмечалось, для девушек Филипп считает таким возрастом 14 лет, для юношей — 20 лет.
Еще детальнее определяет возрастные грани взросления Бомануар. Совпадая с Филиппом Новарским в признании гранью раннего детства 7 лет, он солидарен с ним и в оценке 10-летнего возраста как рубежа судебной ответственности[313]. При этом Бомануар уточняет, что с 10 лет начинается ответственность за особо тяжкие преступления, например за убийство. Более широкая правоспособность предоставляется с 12-летнего возраста, когда разрешается приносить судебную клятву, выступать гарантом в сделках купли-продажи и залога[314]. Те же 12 лет для девушек, полных 15 лет для юношей считал Бомануар рубежом совершеннолетия и полной правоспособности[315]. Примерно в том же возрасте — в 14 лет — считал подростков правомочными приносить судебную клятву Ален Лильский[316]. Сходным образом — в 13–15 лет — определяется переход от подросткового возраста к взрослости — в латинских рассказах о «чудесах», в старофранцузских воспитательных трактатах[317], в материалах о времени посвящения в рыцари[318]; в песнях трубадуров подростки признавались «взрослыми» уже в 12 лет[319]. Еще раньше завершались детство и отрочество в крестьянской среде. Хотя возраст юридической ответственности наступал здесь, почти как и для рыцарских отпрысков, в 12 лет[320], к участию в труде дети крестьян привлекались еще за 3–4 года до этого или даже раньше (см. § 2).
Как видим, вопреки Ф. Ариесу, который считал типичным для большей части Средневековья «слияние воедино» детства, отрочества и юности[321], во Франции уже на рубеже XII–XIII вв. процесс взросления разграничивается на несколько разных стадий. Наиболее дробны они в господствующем классе. Здесь, помимо младенчества и раннего детства, выделяются, во-первых, 10-летний рубеж — начало судебной дееспособности и одновременно конец собственно детства и переход в подростковый возраст; во-вторых, 12-летний рубеж — предоставление более широкой правосопособности, а также начало участия в ратных делах юношей и возраст брака и совершеннолетия для девушек; в-третьих, 15 лет — совершеннолетие юношей и конец подросткового периода в целом[322]. Этот прогресс в осмыслении стадий взросления детей был связан, как уже отмечалось, с рядом социокультурных процессов (в том числе с ростом интереса к взаимоотношениям между родителями и детьми, с углублением родительских эмоций и т. п.). Однако на нем могли сказаться и демографические факторы, в частности увеличение роли детей в обществе. В какой мере выросла в эти столетия доля детей? Что лежало в основе такого роста?
Обращаясь к этим проблемам и начиная с изменения численности детей, остановимся прежде всего на тех данных, которые можно почерпнуть из просопографических материалов. Как известно, до нас дошло довольно много французских анналов и хроник.
Так, сохранились анналы и хроники, исходящие из Шампани, Нормандии, Бретани, Анжу, Артуа, Фландрии, Аквитании, Бургундии, Лангедока и др. В каждом из таких произведений фигурируют десятки и сотни персонажей, причем не только мифических или же живших в отдаленные времена, о которых хронист не мог иметь никакого конкретного представления, но и вполне реальных, известных хронисту лично или через третьих лиц, или — на худой
