Автобиография троцкизма. В поисках искупления. Том 2 - Игал Халфин
Единственный разговор с Майзельсом, который мог его характеризовать и который Кутузов помнил, состоялся в Енисейске, вероятно, в октябре 1931 года, в первый день их знакомства. Разговор происходил на берегу реки и касался вопроса о спецпереселенцах, о ликвидации кулачества – недалеко от них как раз работали спецпереселенцы. «Майзельс говорил, что ему жалко этих несчастных людей, что в культурной стране подобных вещей не могло бы происходить. Я возражал ему, говоря, что жалость к политике не относится, что то, что мы видим, есть результат необходимости коренного переворота деревни (в вопросах коллективизации я целиком всегда был согласен с партией). Майзельс в это время был, насколько помню, накануне подачи им заявления об отходе от троцкистской колонии».
Минца Кутузов знал меньше, чем Майзельса. «Минц живее других отзывается на политические события и факты из газет, касающиеся главным образом партийной жизни. О себе Минц говорил, что он отошел от оппозиции, но не согласен с внутрипартийным режимом. Минц очень часто иронически отзывался о Сталине, о других руководителях партии, иногда сопровождая свои замечания анекдотами. Конкретного содержания их я уже теперь не помню, помню только их общий тон – не злобный, но иронический. Майзельс уехал из Красноярска в „минус“ в марте 1934 года, Минц – в июне, насколько помню».
Лохмачева Кутузов знал еще по Енисейску и видел в нем если не родственную душу, то человека с похожей судьбой. Лохмачев как раз был из тех «отошедших», которые были близки к «политическому воскресению», но из собственной душевной нечистоплотности, из мелочности, себялюбия, нежелания выйти за пределы бытовых трудностей они не могли этого сделать:
О Лохмачеве я могу сказать более подробно, потому что его я знал более близко, чем других, его дальнейшая судьба для меня не безразлична, приятельские отношения с ним не остались без влияния на меня. Я не могу припомнить ни одного значительного и продолжительного разговора с ним на политические темы, чтобы ясно изложить взгляды Лохмачева по тому или иному вопросу. На этом основании могу сделать вывод, что основного и единого стержня [идейного] у него нет, осталось состояние пришибленности и заглушения обиды, выискивание трудностей и брюзжание на партию, близкое к обывательскому. Припоминаются также разговоры «Как тяжело живется низкооплачиваемым рабочим», «под видом запрещения беспроектных и бессменных строек проводится сокращение капитального строительства». Я лично отличался от Лохмачева по идейному содержанию тем, что по основным политическим вопросам индустриализации страны, колхозам и перестройки деревни совершенно отошел от оппозиции и имел взгляды, согласные с партией. Мне недоставало увязки этих взглядов с внутрипартийной жизнью, с практическими приемами и методами работы, недоставало импульса к тому, чтобы разделаться с инерцией и обрывками, которые меня привязывали к прошлому. Лохмачев был ближе к оппозиции в силу того, [что] стоял в прошлом к ней ближе и дольше меня, имел больше причин к личным обидам на партию в силу, вероятно, и разницы в возрасте. Припоминаю свой разговор с ним о том, что же будет дальше с троцкистами. Мы оба были того мнения, что никаких перспектив у них нет, будут сидеть в ссылке без конца. На вопрос Лохмачеву, как он дальше будет жить, он отвечал в шутливой форме: «как-нибудь проживем, Ваня, прокормимся». Похоже было на то, что Лохмачев становится все ближе к обывателю. Но мне думается, что если бы Лохмачева встряхнуть как-то, чтобы он всерьез задумался о своем будущем, об отношении к партии, то он, возможно, и нашел бы в себе силы, чтобы покончить с оппозицией начисто и навсегда. Если он даже растерял идейный троцкистский багаж, то его тянет сила инерции. Иначе я не могу объяснить тот факт, что его квартиру посещали не только «капитулянты», но и упорствующие, ведущие активную борьбу с партией троцкисты. Может, это было случайно, не вытекало из политических моментов, но я встречал у него несколько раз троцкиста Антона Антоновича (фамилию его я забыл, по национальности чех или итальянец), который вместе с Лохмачевым сидел в изоляторе.
Приятель Кутузова просто не мог с достоинством сносить выпавшие на его долю испытания. Тяжелая жизнь в колонии сломила его. Ему осталось брюзжать и сетовать на жизнь. Потеряв внутренний стержень троцкиста, Лохмачев не мог отважиться на то, чтобы обрести полную и безоговорочную веру в партию и социалистическое строительство. Примечательно, что Кутузов много внимания уделял анекдотам и шуткам в троцкистском окружении. Говоря о своем друге Лохмачеве, он явно указывал на то, что ирония мешает троцкистам взглянуть в будущее, увидеть мир как он есть и обрести шанс на спасение.
Однажды Кутузов встретил в городе журналиста радиокомитета Арона Яковлевича Пломпера (1902 г. р.), обвиненного в июне 1931 года в антисоветской агитации и приговоренного к трем годам ссылки в город Енисейск Красноярского края. О нем тоже рассказывала Лившиц на своем допросе. В Красноярске на улице Лившиц «встретилась с троцкистом Пломпером. Он просил меня передать в Енисейск о том, что ГПУ к нему (к лечению его болезни) относится чрезвычайно плохо, издевается над ним, требует, чтобы он поехал обратно в Енисейск, но он очень больной человек и решил дойти до последнего – до голодовки. Просил меня передать в Енисейске Казласу о способах переписки между Пломпером и Енисейской ссылкой, по вопросу о том, как он будет действовать»[1527]. Кутузову Пломпер рассказывал, что «приехал в Красноярск лечиться». Он передал Лохмачеву информацию о голодовке, которую троцкисты проводили в Красноярске, «от него узнал об этом и я. Разговоров на политические темы с двумя названными лицами при мне не было. Наличие примиренчества здесь, во всяком случае, было – если не к троцкистскому течению в целом, то к отдельным лицам. Это же, понятно, относится и ко мне – пусть в меньшей степени». Не выдавая приятелей, Кутузов намекал на сочувствие к ним. «Вероятно, так и расценил, например, Пломберг, когда он из Енисейска в письме Лохмачеву послал записку и мне, в которой просил помочь ему деньгами или посылкой. Эту просьбу я и Лохмачев оставили без ответа».
Кутузов оценивал приятеля, сравнивая себя с ним:
Чтобы дать более полную характеристику Лохмачеву, я должен привести
