Автобиография троцкизма. В поисках искупления. Том 2 - Игал Халфин
Помимо других лежавших на мне обязанностей главного механика и старшего прораба по монтажу, я руководил работой силовой, и вся ответственность за состояние ее в равной степени, как и за другие участки работ [лежала на мне]».
Были сигналы и предупреждения со стороны отдельных работников:
…о безобразном состоянии силовой, падении трудовой дисциплины, прогулах, пьянках, – признавал Кутузов, – но я не делал необходимых оргвыводов, кроме замены механика. <…> Расследования не производились, и виновные в допущении аварий не предавались суду, и даже больше не составлялись акты по этим авариям.
Вопрос: Чем вы объясняете такое миролюбивое отношение к виновникам?
Ответ: Недооценкой преступлений.
Кутузов признал, что производственные совещания по вопросам неполадок и аварий он не проводил, «несмотря на их необходимость». Личное участие Кутузова в общественной и политической жизни производства было слабым, «я оторвался от общественных организаций и не поддерживал с ними связь. <…> в силовой имел место случай, когда был принят подросток, не окончивший ФЗУ, который летом прошлого года был убит электротоком у щита. Прием подростков на производство из числа окончивших ФЗУ был санкционирован лично мною».
Подчиненные Кутузова были один хуже другого: механик промплощадки Любогащинский в прошлом – церковный певчий; старший машинист Фомин – деклассированный элемент, ранее осужденный и исключенный из членов профсоюзов; сменный машинист Сидор исключен из партии за «разложенческую» агитацию и растрату. С некоторыми такими знакомыми «приходилось выпивать» – например, с Грачевым, Любогащинским, Усовым, Старцевым. Усугубляла ситуацию осведомленность Кутузова о том, что Николай Николаевич Грачев – монархист, отбывший наказание в изоляторе, «в старое время служил на яхте императорской фамилии»; что Глебов – бывший белый офицер, сын помещика, предводителя дворянства, имел «компрометирующее прошлое»[1531]. Из показаний свидетелей было очевидно, «что благодаря преступной деятельности главного механика Кутузова» и классово чуждого элемента, которым он себя окружил, «силовая станция находилась в состоянии полного развала. Помещение содержалось грязно, вентиляция отсутствовала, машинисты и кочегары задыхались. Отношение дежурного сменового состава к своим обязанностям было преступно-безответственное, на дежурство появлялись в пьяном виде, на вахте спали. Чистка котла и смазка машины не проводились <…>. Должного наблюдения за состоянием и деятельностью машины не было, впоследствии чего последняя подвергалась частым авариям, вызывая длительные простои силовой станции»[1532].
Развернутый вопрос подследственному был, по сути, примеркой обвинения, его первой официальной фиксацией:
Вопрос: Признаете ли себя виновным в том, что в результате Вашего неправильного руководства <…> силовой и неудовлетворительного внимания этому участку работ, проявленного саботажа в проведении необходимых мероприятий – [произошло] создание благоприятных условий для подрыва трудовой дисциплины среди работников силовой и для скверного отношения к обязанностям со стороны их, повлекших за собой аварийность, неполадки и простои?
Не менее принципиальный ответ Кутузова давал понять, чтó из обвинения он готов был признать, а что – нет:
Ответ: Виновным себя по всем указанным фактам предъявленного обвинения, за исключением намеренного саботажа, полностью признаю[1533].
Ответ Кутузова означал, что он признает себя не до конца очистившимся, но не считает себя сознательным врагом.
Первоначально Кутузову вменили статью 58-9 УК – диверсию – и приговорили к 5 годам заключения. Но вмешалась дирекция Красмаша, и обвинение было переквалифицировано на более «легкую» 111 статью – «халатное отношение к службе, т. е. небрежное или недобросовестное отношение к возложенным по службе обязанностям». 20 апреля 1936 года спецколлегия краевого народного суда приговорила Кутузова к одному году исправительно-трудовых работ. С зачетом предварительного заключения – четыре с половиной месяца – наказание считалось отбытым[1534].
Кутузов не имел права выезжать из Восточной Сибири, и мы не знаем, кто остался в его более широком кругу общения. Отметим, что его судьбу разделяли в это время не только друзья по Томскому технологическому институту, но и недруги. Какую-то связь, как минимум понаслышке, он сохранил с Кликуновым, его Немезидой во время дискуссии 1927 года.
6 февраля 1937 года Кликунов был арестован ДТО ГУГБ железной дороги имени Куйбышева в Уфе. Речь шла о начальнике технического отдела паровозовагоноремонтного завода, что дает нам право утверждать, что это и есть герой томских событий 1927–1929 годов. Осужден он был по т. н. сталинским спискам и расстрелян 30 декабря 1937 года.
Пересекался ли Кутузов с И. Я. Фельбербаумом, важным участником кликуновской инквизиции над оппозиционерами 1928 года, нам тоже достоверно не известно, но о конце этого героя наших страниц архив позволяет сказать больше. Кемеровский горотдел НКВД изобличил в 1937 году члена ВКП(б) Фельбербаума, работающего директором углеперегонного завода, как «троцкиста-вредителя». Илью Яковлевича потопили его начальники, Борис Норкин и Яков Дробнис, обвиненные на втором московском процессе в шпионаже и диверсионной деятельности. Поступили сведения, что Фельбербаум, «в прошлом имея тесную связь по квартирам» с этими расстрелянными врагами народа, является непосредственным исполнителем их вредительской деятельности. «По приказу НКТП кемеровский углеперегонный завод должен был быть пущенным в эскплуатацию в 1934 году, фактически же он был пущен во вредительских целях по настоянию Норкина и Дробниса в мае 1935 г., будучи незаконченным на 50%, причем перед пуском завода Фельбербаум по заданию Норкина, когда ездил на краевой съезд Советов, докладывал съезду о готовности завода к пуску, в подтверждение чему по договоренности с тем же Норкиным возил на съезд бензин, якобы выработанный на кемеровском УПЗ, в то время как этот бензин был совершенно с других заводов, этим самым Фельбербаум совершенно сознательно ввел в заблуждение и обманул краевые советские, партийные организации и краевой съезд Советов». Рабкор С. Амосов поддержал обвинение в газете «На рельсах Кузбасса»:
Фельбербаум на одном из пленумов горкома в 1934 г. докладывал, что завод будет пущен на полную мощность в ближайшие месяцы. Такие заявления Фельбербауму были нужны для того, чтобы усыпить бдительность партийной организации, скрыть подрывную работу на заводе. Являясь начальником строительства углеперегонного завода, Фельбербаум по прямому заданию троцкистских бандитов Норкина, Дробниса вел строительство вредительски.
Фельбербаум признавал вину только отчасти: «Моя политическая близорукость в том, что как член партии я недооценил положения дел в Кемерово и <…> помогал троцкистской банде, – говорил он на заседании парткома УПЗ 13 апреля 1937 года. – <…> Вы все помните, что в
