Жизнь и смерть в Средние века. Очерки демографической истории Франции - Юрий Львович Бессмертный
Еще выразительнее собственно крестьянские свидетельства. Как известно, жители пиренейской деревни Монтайю, обвиненные в конце XIII в. в катарской ереси, на протяжении многих лет давали показания местному епископу. Их матримониальное поведение само по себе не грозило им обвинением в ереси: катары, как известно, вовсе отрицали брак, и потому факт супружества скорее снимал с крестьян подозрения в ереси, чем навлекал их. Естественно, что откровенные рассказы жителей Монтайю о выборе брачной партии, о деталях жизни в браке, как и о случаях внебрачного сожительства, меньше всего можно заподозрить в искажениях с целью снять обвинение в ереси. Тем показательнее довольно многочисленные упоминания о более или менее длительных неофициальных супружеских союзах крестьян. Особенно характерны они для пастухов, составлявших представительную группу среди населения этой деревни, занятой отгонным животноводством. Не владея постоянным домохозяйством, пастухи почти все имели сожительниц, сопровождавших их на горные пастбища. Среди крестьянских девушек также не все выходили замуж. Некоторые из них, особенно из более бедных семей, поступали в услужение в богатые дома, где довольно быстро становились конкубинами главы семьи или других взрослых мужчин. Что касается местного катарского кюре, то, несмотря на претензию принадлежать к числу так называемых «совершенных» катаров (parfaits), он фактически завел целый гарем наложниц. Самое, однако, интересное в этих неофициальных браках в Монтайю заключается в том, что бывшие конкубины, как правило, позднее вступали в церковный брак, причем не было случая, чтобы официальному замужеству препятствовал конкубинский статус женщины или же прижитые ею в конкубинате дети: внецерковное супружество явным образом не ущемляло престижа женщины[248].
Для более раннего времени в нашем распоряжении нет материалов, подобных крестьянским допросам в Монтайю. Поучительно, однако, что данные о внецерковных половых союзах, содержащиеся в «Наставлении» Бурхарда Вормсского (начало XI в.), мало отличаются от только что приведенных сведений конца XIII в. Здесь та же относительная мягкость наказания (10 дней поста) за связь между холостыми людьми, те же «льготы» в наказаниях для холостяков вообще, та же констатация существования супружеских союзов без церковного оформления[249]. Не означает ли это, что в данной сфере за 200–250 лет изменилось не очень много?
Совместимость в правосознании многих мирян церковного брака с иными формами супружества отражала, на наш взгляд, своеобразие самого представления о браке в это время. Древние представления о нем, видимо, еще не были изжиты. Понятие «брак» не приобрело однозначного смысла, не сузилось до обозначения одной-единственной формы полового союза.
Даже ученейший аббат Сугерий — советник Людовика VI — мог назвать помолвку своего господина «браком», хотя хорошо знал, что эта помолвка (с Люсьенной де Рошфор) была расторгнута, а невеста не успела покинуть отчий дом. Для менее образованных современников смысл понятий «брак» и «жена» оставался еще менее ясным: например, автор жесты об Эмери Нарбоннском (конец XII в.) называет невесту героя «espouse» сразу же после договоренности о будущем бракосочетании и задолго до его реализации[250].
И это не простая терминологическая путаница. Не только в светской литературе, но и у церковных авторов еще далеко не сложилось ясное представление о том, что именно следует считать сутью брака — «согласие» на него (как полагал парижский епископ Петр Ломбардский) или же сочетание такового согласия с плотским союзом (как утверждал Грациан). Знаменитый богословский спор по этому поводу (завершившийся в 60–80‑е годы XII в. декретами папы Александра III[251]) был возможен именно потому, что самый феномен брака еще не получил однозначного определения. В мирской же практике брак, как и в прошлом, еще долгое время ассоциировался прежде всего с соитием[252].
Все еще не полная завершенность понятийного оформления христианского брака сказывалась и в его процедуре: несмотря на включение в XII в. брака в число основных христианских таинств (sacramenta), участие самой церкви в бракосочетании оставалось достаточно скромным. Церковное оглашение на паперти во Франции до XIII в. не практиковалось; представ перед священником, жених и невеста сами, без его посредства, соединяли в знак своего союза правые руки; кольцо невесте вручал жених, а не священник; видное место в брачном ритуале занимали проводы новобрачных к супружеской постели, во время которых ведущую роль играл отец жениха, но опять-таки не священник[253].
На фоне незавершенности процесса понятийного осмысления брака становится понятнее терпимость массового правосознания к сосуществованию разных видов супружеских союзов. Как мы видели, нарушение церковного канона брака не приобрело пока в глазах современников той степени одиозности, когда такого нарушения стыдятся и стараются его скрыть. Моногамный христианский брак не стал непререкаемым идеалом ни для знати, ни для крестьян и горожан.
Отсюда, впрочем, не следует, будто можно недооценивать изменения, происшедшие в XII–XIII вв. в модели брака по сравнению с каролингским временем. Тогда идея моногамного брака вообще лишь складывалась; самое противопоставление супружеских отношений в рамках церковного союза или же вне их еще не стало обычным; к нему не всегда и прибегали. В XII–XIII вв. эта дихотомия ни у кого не вызывала сомнений. Но ее признание не означало ее всеобщего приятия[254].
На наш взгляд, все это недостаточно учитывается теми исследователями, кто считает, что в XII–XIII вв. произошел решающий перелом в истории брака[255]. Ни включение в XII в. брака в число основных христианских таинств, ни распространение так называемой компромиссной его модели (учитывающей и теологические, и светские традиции его истолкования) еще не означали превращения канона христианского брака во внутренний императив для всех мирян. О подобном превращении можно говорить лишь в применении к следующим — XIV и XV — столетиям, когда церковный брак становится, как мы увидим ниже, единственной общепринятой формой супружеского союза. К этому более позднему времени и относится, на наш взгляд, подлинный перелом в становлении моногамного брака. В XII–XIII вв. до этого было еще довольно далеко.
Соответственно, не приходится удивляться тому, что во Франции этого периода наряду с церковными браками бытовали — особенно в среде неженатых — и иные виды супружеских союзов. Их статус и их терминологическое обозначение не были, как мы видели, тождественными. В среде рыцарства и знати эти союзы (суаньтажи), допускаемые светским правом, могли охватывать чуть ли не всю жизнь — от молодости (когда они чаще всего возникали) до зрелости или старости (когда, скажем, после смерти «законной жены» к ним вновь возвращались).
