Автобиография троцкизма. В поисках искупления. Том 2 - Игал Халфин
Мальцев, Пастаногов и другие начальники отделов были прикреплены к спецларьку, как пояснял Шамарин: «Были там лимиты, отпускаемые центром, отпускались товары почти неограниченно. Жили они на дачах, лимиты переносились в ту столовую. Я считал это законным. Лимиты существовали законно, уравниловки быть не должно. И сейчас существует список, по которому отпускаются товары неограниченно и в первую очередь. Очевидно, Мальцев, да, возможно, и другие, пользуясь этими правами, брали, что надо и не надо, но я не проверял».
Шамарин отрицал, что братался с Пастаноговым:
Меня удивляет заявление на партбюро т. Мурина, что он меня много раз видел у Мальцева в компании Пастаногова и Зайцева (по выходным дням). Это ни на чем не основанная клевета. Весной и осенью в выходные – я на охоте. Летом на рыбалке и на коллективных экскурсиях. Всюду со мной моя жена – тоже охотник и рыбак, зимой на работе. На дачах, как это говорили на собрании, не жил, не только на тех, на которых жил Мальцев, а даже на общих не хотел, чтобы не подумали, что я использую свое общественное положение. Всему этому я могу выставить десятки свидетелей. Круг своих товарищей на охоте настолько ограниченный, что меня считают, что я скрываю хорошие места, а на самом деле я люблю быть на охоте с малой компанией и езжу я всегда с женой и 1–2 товарища, хорошо известных мне. Я это докажу даже фотоснимками, которых у меня несколько сот.
Жена моя якобы пьянствовала у Мальцевых. Мне странно, как это товарищи коммунисты забыли, не хотят сказать правду. Моя жена, будучи больной, день и ночь занималась общественной работой потому, что я воспитал ее так за 12 лет, и это не только в Новосибирске. Так было и в Омске, и в Барнауле, и в Тайге, и в Новосибирске. Ведь это знают все члены партии, все члены коллектива, которые работали в одно время со мной в этих городах. Она окончила кав[алерийскую] школу, она призовой стрелок, она имеет все значки по нормам ФК и Обороны, она спортсмен-гимнаст, фотограф, планерист, охотник. С Мальцевой она, как и с другими женами, конечно, встречалась, но только не на пьянстве.
Выезды на природу возвращали чекисту энергию, растраченную на утомительной следственной работе. Природа возвращала ему гармоничное восприятие мира, приводила его к согласию с собой и семьей. Вот еще один пример: член «Особой комиссии наркомата обороны СССР по ликвидации последствий вредительства в войсках Киевского военного округа» Ефим Афанасьевич Щаденко писал жене, Денисовой, 18 июня 1937 года:
Милая, родная Марусенька! Пишу из древней русской столицы – Киева. Летом, одевшись в пышное платье богатой зелени, с широкой лентой голубого Днепра, вплетенной в светлорусые косы песчаных берегов, она выглядит древней красавицей, шумно играющей в горелки среди широких, цветистых просторов Приднепровья. Ты знаешь, что я немного художник и умею обобщать и в синтезе, как и ты, представить общественные и природные явления в их живом историческом развитии и действии <…>.
Милое солнышко, я так скучаю и беспокоюсь в минуты, когда я, усталый, оторвавшись от работы, тащусь к своей в буквальном смысле солдатской койке. Работы так много, что я раньше 2‑х–3‑х часов ночи не выбираюсь из штаба. Вредительская сволочь целыми годами гадила, и нам надо в недели, максимум в месяц-два, не только ликвидировать все последствия вредительства, но и быстро двигаться дальше. Трусливые негодяи, не замеченные в благодушном беспечии пребывавшими «стражами», пробрались на высокие посты, разложили стражу, напоили ядом сомнения казавшихся зоркими часовых и замышляли небывалое злодеяние. Хорошо – это наше счастье, – что Сталин сам рано заметил, почувствовал опасность приближения к нему фашистских террористических убийц и стал принимать меры <…>, назначил т. Ежова – этого скромного и кропотливого работника – и стал распутывать клубки и узлы фашистских замыслов о кровавой реставрации капитализма. Эта рыко-бухаринская и гитлеро-троцкистская сволочь хотела отдать Украину и Дальний Восток с Сибирью германо-японскому блоку за их помощь в деле реставрации капитализма, в деле кровавого уничтожения всего того, что добыто великим нашим народом в результате Великой Октябрьской революции. Мы дорого заплатили за идиотскую беспечность. Из наших рядов враги социализма вырвали пламенного трибуна революции тов. Кирова. Мы могли поплатиться еще многими головами и материальными ценностями, если бы не Сталин с его железной волей, чутким и настороженным взором подлинного ленинского стража мировой пролетарской революции. Это он – скромный, уверенный в себе, в своей партии, в одежде простого солдата, с лицом и чуткостью пролетарского революционера, – спас нас от величайшего несчастья и ужасного позора, который готовили нас окружавшие, смертельно ненавидящие революцию и многих наших руководителей враги народа. <…>
Крепко-крепко обнимаю тебя и целую, мое милое солнышко. Скоро я буду в Москве, не позднее первой половины июля, и постараюсь забрать к себе мое милое родное семейство.
Всегда твой Ефим.
От Гени требую, чтобы он не обижал и слушал свою родную милую маму. Ваш папа[1497].
В этих душевных излияниях хорошо просматривается этос органов: Щаденко, как и Шамарин, желал вернуться в нормальное, квазиприродное состояние. Рассказы о врагах и сволочи, на которую следователь вынужден тратить свое время и силы, нарушали пасторальное описание идеальной, нетронутой природы. Борьба с врагом позволяла, однако, в конечном счете по завершении работы вернуться к охоте и к объятиям семьи.
С
