Автобиография троцкизма. В поисках искупления. Том 2 - Игал Халфин
Следующим высказался Георгий Константинович Попов, однофамилец Серафима Попова, арестованного в ноябре 1938 года. 35-летний Г. К. Попов, уроженец Алтайского края, русский, член ВКП(б) с 1927 года, отличился в Барнаульском оперсекторе ПП ОГПУ ЗСК, был награжден в 1933 году костюмом «за борьбу с контрреволюцией». В Новосибирск Попов прибыл в ноябре 1938 года после изменения партийного курса и сделал карьеру на разоблачении правонарушений своих предшественников. Попов заявил: «Пастаногов здесь на партбюро кривит душой и не хочет ни в чем признаваться. Я помню один случай, когда привлекали к уголовной ответственности 17-летних детей. Были факты, когда арестованные не давали нужных следователю показаний, то их ставили на ноги, а протокол допроса писали без арестованного и таким образом липовали дела». Сергей Иннокентьевич Плесцов, начальник Сталинского городского отдела НКВД с апреля 1938 года, вместо помощи рядовым работникам «обзывал их старыми калошами. Были такие случаи, например, временно исполняющий должность начальника отделения 4‑го отдела УНКВД Новосибирской области Михаил Иванович Носов «принес мне 12 дел и велел составить на них постановления, и ясно, что при такой системе работы вместо правильного подхода к каждому в отдельности арестованному лепили всех по одной мерке». Последняя фраза показательна: дискурс НКВД начал отходить от манихейского подхода: все люди разные, и даже подозреваемых нужно индивидуализировать, что, по утверждению Попова, в последние два года не делалось. «Дымнов пришел в отдел пакостить и напакостил, – возразил Пастаногов, – так как ряд провокационных директив были подписаны Дымновым и, в частности, директива по Детскому делу в Ленинск-Кузнецке. А также им было подписано ряд директив по аресту исключенных из партии». Ответная реплика Дымнова: «Что такая директива была получена из ЦК ВКП(б), по-моему, является клеветой на ЦК ВКП(б), так как никогда ЦК ВКП(б) такой директивы не давал».
В заключение Пастаногов признал часть своих «ошибок» и, подобно Овчинникову, указал на «ненормальную обстановку», ставшую их причиной. Однако Пастаногов так и не понял, что условия, приведшие к массовым арестам, пыткам и расстрелам, на собрании никто обсуждать не собирался: «Я хочу сказать, что ни один из выступающих не указал на большую работу, проведенную нашим управлением по разгрому врагов народа, а в этой работе я тоже не оставался барином и работал наравне со всеми сотрудниками. Я громил осиные гнезда, но сама обстановка работы была настолько ненормальна, что не исключена возможность, что я допустил ряд грубейших ошибок. Я прошу оставить меня в партии, так как исключение из партии для меня будет моральным расстрелом»[1501].
Ссылки на дух времени и его роль в эксцессах не выходили, однако, за границы личных признаний опальных следователей. Вынося обвинение Пастаногову, ячейка вернулась к характерологии и партийным ценностям. Константин Константинович разложился как большевик, потерял партийный дух – таков был диагноз. Если бы он поддерживал связь с массами, прислушивался к критике, работал над собой, он бы не пал так низко. Инстинкт коммуниста помог бы ему распознать истинных врагов. Но Пастаногов погряз в «близких отношениях с бывшим руководством УНКВД, <…> участвовал в пьянках на квартире Мальцева и Попова, а также на даче и на охоте». Были и другие партийные прегрешения: «Пастаногов <…> зажимал критику, а в отношении лиц, отказывавшихся выполнять его провокационные указания, в части необоснованных арестов, угрожал применением к ним репрессий». Деятельность Пастаногова «была направлена на отрыв от партии, органов НКВД и противопоставление партийной организации органам НКВД»[1502].
Ответчик не собирался меняться, он «как член ВКП(б) не искренен, не желает по-большевистски признать свои преступления перед партией, и все приведенные выше факты его преступных действий пытается отрицать». Партбюро УГБ УНКВД не только постановило исключить Пастаногова из рядов ВКП(б), но и поставило перед командованием «вопрос о привлечении Пастаногова [к] уголовной ответственности»[1503].
Все происходившее в штабе Западно-Сибирского отдела НКВД можно считать результатом соперничества различных чекистских фракций, опьяненных борьбой за власть и в ходе этой борьбы уничтожавших друг друга и самих себя. Это соперничество состояло из многих раундов; только некоторые из них – самые последние – были описаны Сойфером и другими выжившими участниками-очевидцами. После падения Ягоды в сентябре 1936 года молодые чекисты, считавшиеся на тот момент чистейшими из чистых, очернили своих старших коллег как «троцкистов». Когда весной 1937 года начался следующий раунд, им пришлось столкнуться с теми же обвинениями; многие из них попали в ту же тюрьму, в которую они упрятали предыдущую группу следователей. Часто выходившие за пределы поколенческих и региональных альянсов, политические блоки в НКВД оказались крайне неустойчивыми. Оперативники могли единогласно осудить своего (часто уже арестованного) начальника – например, Мальцева, – а через десять минут вцепиться друг в друга – таковы, например, бесконечные стычки Пастаногова с Сычом или Дымновым. Дружбу часто предавали, и огульные доносы означали, что некоторые члены одного и того же блока надеялись уцелеть, свергая других.
Карусель продолжала вращаться в 1938 и 1939 годах, и по мере того, как карательные операции набирали обороты, промежутки между арестами становились все короче и короче. В итоге большинство начальников отделений Западно-Сибирского НКВД и многие оперативники были репрессированы. Расстрелянный Попов и осужденный Мальцев были не только начальниками, но и друзьями Пастаногова по службе. Член его интимного кружка, Невский, был арестован 11 июля 1938 года и приговорен 10 марта 1939 года ВК ВС СССР к высшей мере наказания. Другой его приятель, Мелехин, застрелился в ожидании ареста 6 апреля 1939 года. 17 мая 1939 года Дымнов был уволен из НКВД, а 22 июня 1939 года уволили и Баталина. Был смещен и заместитель Мальцева, капитан госбезопасности А. С. Ровинский, которому нашли место в аппарате Дальстроя НКВД. Умерли насильственной смертью и инициаторы дела Николаева, с которыми Пастаногов в той или иной степени был знаком, – правда, уже не в Сибири: В. А. Каруцкий весной 1938 года застрелился; А. К. Залпетер, И. А. Жабрев и А. И. Успенский в 1939–1940 годах были осуждены и казнены.
Военный трибунал войск НКВД Западно-Сибирского
