Автобиография троцкизма. В поисках искупления. Том 2 - Игал Халфин

около Баркова, когда Сыч уходил домой отдыхать. Меня сменяли Демиденко и другие. <…> Последние восемь-десять дней к Баркову был применен метод конвейерного допроса <…>, он был почти лишен сна и питания. В день ему разрешалось есть не больше одной плюшки и одного стакана чая или молока. В связи с указанным режимом у Баркова ко дню его самоубийства сильно отекли ноги, и он был обут в мелкие галоши. <…> Наша роль сводилась к тому, чтобы не давать Баркову засыпать <…> Всю ночь на 28 апреля 38 г. до 8 часов утра я дежурил около Баркова в кабинете № 67, после чего меня сменил Демиденко. <…> Придя в десятом часу утра в отдел в кабинет, где находился Барков, где были Демиденко и Буйницкий, я остался для работы. Вскоре Буйницкий из кабинета вышел. Демиденко же, попросив меня посмотреть за Барковым, тоже вышел на несколько минут <…> После того, как я только что открыл шкаф, Барков быстро соскочил со стула и побежал к окну. Стул, на котором сидел Барков, а также стул, на котором сидел Демиденко, Барков бросил мне под ноги. <…> Подбежав к Баркову, я схватил его за правую ногу, но поскольку он успел упереться левой ногой в раму окна, я, не обладая достаточной силой, не мог его задержать и отпустил его уже висевшим в воздухе. Барков упал и разбился насмерть. <…> Знаю только, что труп Баркова сразу был подобран работниками комендатуры, видевшими падение.

Итак, ответственность за самоубийство Баркова была возложена на Пастаногова. Вообще его профессионализм как чекиста оказался под вопросом:

Вопрос: Почему Вы игнорировали решения парторганизации о работе с агентурой?

Ответ: В тот период времени весь аппарат был переключен на следствие, и поэтому работа с агентурой была запущена.

Все присутствовавшие на собрании отлично знали, что в последние два года проводились массовые аресты по так называемым «выходам», т. е. по показаниям, полученным под давлением. «Работники НКВД совершенно забросили агентурно-осведомительную работу, предпочитая действовать более упрощенным способом, путем практики массовых арестов, не заботясь при этом о полноте и высоком качестве расследования», – отмечал Сталин[1487]. В начале 1937 года в оперативных отделах были выделены особые агентурные группы из нескольких опытных работников, готовивших материал для следователей. Но по большей части следователи не имели времени на работу с сетями осведомителей и встречи с секретными сотрудниками из‑за занятости на допросах. В октябре 1937 года лишь 20% оперативников СПО УНКВД по Новосибирской области работали с агентурой. Работников секретно-политических отделов, неустанно говоривших о необходимости новых вербовок, новосибирские чекисты в своей стенной газете именовали изобретателями «вербных воскресений». Были предложения в обязательном порядке закрепить за каждым чекистом по 5 секретных агентов, но этого не получилось[1488].

Овчинников смотрел на ситуацию более оптимистично:

Говорят о разложении агентурной работы, но ничем положительно этот тезис обвинения не аргументируют. А между тем, для серьезного работника НКВД ясно, что в период этой массовой операции агентурная работа неизбежно должна быть поставлена на второй план, ибо все до одного работника сидели день и ночь на следствии. К тому же, размах операции и огромная волна заявлений в ГО давали несравненно более, чем самая идеальная агентурная работа. Так, до операции был только один бывший князь, а операция дала шесть бывших князей; бывших белых офицеров на учете было несколько десятков, операция дала несколько сотен, такая же картина с перебежчиками; такая же картина с купцами, торговцами, черносотенцами и т. д. До операции совсем не знали, что жив старый томский полицмейстер, который вел в свое время наблюдение за Кировым и Куйбышевым. До операции не знали, что домиком-музеем Кирова заведует бандит, бывший белый офицер, и что в этом доме проводятся антисоветские собрания. До операции не знали целого ряда серьезных контрреволюционных образований на фабриках, заводах и в деревне. Операция все это дала. Как может говорить серьезный человек, что в момент операции путем ослабления агентурной работы не вскрывались контрреволюционные формирования? Может так говорить применительно к Томску только оперативный невежда. Ослабление агентурной работы в операции было неизбежно, но оно компенсировалось в большем [проценте] пользы следствием[1489].

Но и Овчинников не мог отрицать того, что старая агентура была арестована заодно с теми, на кого доносила, так как вербовалась преимущественно из подучетного элемента, который и был объектом «особых операций». Надежность новых агентов не проверялась, а в формулярах, заведенных для учета контингента, содержалось обычно не более 1−2 агентурных сводок, что свидетельствовало о поверхностной работе оперативников.

Начальник отдела НКВД Томской железной дороги А. В. Шамарин отмечал: «По аген[турной] работе созывали совещание работников периферии. Я лично делал доклад по развороту <…> проверки компанейски завербованной <…> агентуры, оказавшейся неработоспособной»[1490]. Заместитель Мальцева Александр Самойлович Ровинский сетовал: «Из завербованных можно насчитать только горстку агентов, а остальные обыкновенные стукачи: спрашивается, зачем им осведомители? Им нужно иметь исключительно агентов». Начальнику 2‑го экономического отдела Н. Х. Мелехину, который завербовал четырех осведомителей и одного агента, Ровинский заметил: «Вам нужно иметь маршрутную агентуру. Ценность вашего работника будет определяться по тому, сколько он имеет маршрутников и как он с ними работает»[1491].

Вместо серьезной работы с агентурой Пастаногов выбивал из подследственных самооговоры – так было проще и удобней.

Далее Пастаногова спросили о круговой поруке в верхах. Претензии к привилегиям начальства шли лавиной:

Вопрос: Расскажите, как Горбач и Мальцев покупали начальников отделов.

Ответ: По-моему, начальников отделов не покупали в полном смысле этого слова, а нас покупали с другой стороны, а именно Горбач, приезжая из Москвы, говорил, что докладывал наши дела Ежову и он их одобрил, это подкупало и притупляло бдительность. Денежные пособия я получал несколько раз к Маю и к Октябрьским торжествам <…>. Я никогда не писал рапортов на пособие, а нач[альник] управления сам включал в списки.

Вопрос: Какие Вы давали сигналы о Мальцеве?

Ответ: До января 1939 года я имел ряд сведений о вражеской работе Мальцева, но до января 1939 года никуда не сообщал, в этом моя вина.

Вопрос: Как Вы оцениваете свои и Мальцева действия?

Ответ: Как преступные[1492].

Выступавшие считали, что Пастаногов виноват, что не умерил пыл зарвавшихся чекистов. Особенно ставилась ему в вину мягкотелость в отношении секретаря чекистской партячейки Шамарина. За особое усердие в чекистской работе Андрей Васильевич Шамарин был награжден знаком «Почетный работник ВЧК–ОГПУ» 9 мая 1938 года. Совсем недавно, однако, он был снят с должности и уволен из органов, но без участия Пастаногова. Как партийный руководитель Шамарин никуда не годился, совместно с Мальцевым партийно-чекистские собрания проводил экспромтом, без предварительного