А. Ветлугин - Авантюристы гражданской войны
— Ну, а сама же республика где?
— А-а! Это, видите ли, совдеп екатеринодарский объявил, что вся Кубань и все Черноморье объединены в одну республику и казаки приглашаются сдавать зерно местным властям. Ну, ни Кубань, ни Черноморье, понятно, не подчинились… Вот когда их Автономов завоюет, тогда и республика будет назаправду… У нас даже песню поют:
И шумит Кубань водам Терека:Я — республика, как Америка…
— Когда ж это будет?
— Когда враги подчинятся.
— И много врагов?
— Хватит. Во-первых, Троцкий нас не признает и объявил Автономова вне закона: «Каждый честный гражданин обязан при встрече с бандитом Автономовым застрелить его на месте»; во-вторых, против него другие главковерхи — Сорокин[217], Тройский, Анджиевский; в-третьих, горцы во главе с Гикалло[218] поджигают нефтяные промыслы и вырезывают казаков; в-четвертых, среди кисловодских анархистов сильная оппозиция; в-пятых, снарядов маловато, в-шестых, добровольцы нажимают; в-седьмых…
— Будет, будет!..
Эти сумбурные рассказы едва ли на одну десятую воспроизводят то, что творилось на Северном Кавказе летом 1918, когда Украину оккупировали немцы, а большевики не могли справиться ни с анархией, ни с Корниловым, когда игра центробежных сил достигла своего апогея, и окраины пылали, как облитые керосином…
У нас у всех за революцию оказались знаменитые знакомства. Последующая проверка подтвердила с исчерпывающей ясностью, что диктатор Автономов есть тот самый близорукий гимназист, который лет десять назад приезжал в мой родной город в качестве футболиста на междугородний матч.
Паренек ничего, хороший был хавбек! Маленький, увертливый, правда, в очках, но тем не менее меткий, сильный удар, верный пас, неутомимость.
Окончив Новочеркасскую гимназию, он поступил в военное училище, был выпущен в офицеры в 1915 году; под разными предлогами отлынивал, на войну не ехал, устроившись не то в контрразведке, не то в комендатуре.
Пришел 1917, началось разложение армии; Автономов походил на митинги, послушал ораторов Ростовского венерического госпиталя (где происходили наиболее страстные дебаты), потом заерзал, заметался и неожиданно проявил громадные таланты.
Когда кавказская армия к осени 1917 хлынула в южные тыла, все руша и опрокидывая вокруг единственной железнодорожной артерии, Автономов подобрал две-три сотни смекнувших в чем дело, отобрал у кого-то пару пушек, полсотни пулеметов и на станции Тихорецкой[219], через которую прокатывались пьяные волны, устроил заслон.
Угрозами, обещаньями, демонстративными расстрелами, при помощи слова и пули ему удалось навербовать десятитысячный до зубов вооруженный отряд, захватив броневик и великое множество военного имущества. Своих солдат он посадил в теплушки, для себя, где-то в районе Беслана, достал довольно чистый салон. И, нарядившись в черную черкеску, привесив золотую саблю (отнятую у выведенного в расход генерала) и красный башлык, Автономов в начале февраля двинулся на Ростов.
В город, только что оставленный Корниловым, он зашел с юга 10(25) февраля; а в тот же день с севера явились матросы во главе с прапорщиком Сиверсом[220] и Юрой Саблиным[221]. Сиверс издавал на северном фронте «Окопную Правду» и с первых дней лета зарекомендовал себя в качестве инициатора братанья.
Юра Саблин — жеманный юноша с прямым английским пробором и ярко выраженными наклонностями альфонса — был сыном покойного книгоиздателя[222], в университете значился в академической группе и носил шпагу, в московском совдепе в левых эсерах и ходил с громадным парабеллумом на красном шнуре. Октябрьской революции он оказал ценные услуги 29 октября, взяв штурмом во главе гренадерского полка московское градоначальство, которое без всякого успеха пытался защищать юрисконсульт и несколько дактило.
На третий день, когда магазины Ростова были разграблены и предстояло перейти к сейфам, между обеими группами начались яростные столкновения с применением ручных бомб; Сиверс в качестве большевика идейного телеграфно пожаловался Троцкому; Троцкий (также телеграфно) приказал повесить Автономова. Над телеграммой Автономов посмеялся и на площади пред фронтом войск сжег портрет Троцкого, из Ростова тем не менее он решил уходить. На прощанье ему блестяще удалась ночная атака государственного банка, занятого караулом от местного донского совнаркома. И захватив для нужд своих и своей армии драгоценности, слитки, деньги банков ростовского и одесского (эвакуированного «на Тихий Дон»), для нужд только своих — известную опереточную примадонну, Автономов перенес свои действия на Северный Кавказ, где за обладание нефтяным районом шла ожесточенная борьба меж туземцами, добровольцами и многочисленными авантюристами.
Был здесь некий Владимир Тройский, блондин актерского типа, невыясненного прошлого. Его визитная карточка скромно гласила: «Владимир Тройский — борец за свободу». Он любил полосатые веселенькие цвета и ходил даже в холода в летних брючках.
Этого джентльмена Автономов подцепил где-то на полустанке и за талант легко и без боли взимать многомиллионные контрибуции сделал своим помощником. Однако очень скоро Тройский изменил патрону; с несколькими ротами Таманского полка он обосновался в богатом промышленном Армавире. Живя постоянно на вокзале в отнятом у проезжавшего французского курьера международном вагоне (с проломанными стенками), Тройский держал в подчинении провозглашенную им Армавирскую республику морской 16-сантиметровой мортирой Канэ, день и ночь направленной на соборную площадь.
В качестве провинциального актера, Тройский любил карты, вранье и рябиновую водку с сухим балыком. С утра он уже напивался, в полдень являлась депутация армавирских армян, приносила установленную часть контрибуции, взимавшейся в рассрочку, и начинался картеж. Играл Тройский честно: т. е. выигравших не вешал, как это любил делать Махно, но наутро выигравший облагался усиленными поборами якобы в пользу «первой красной гимназии имени Энгельса».
Предпочитая всему в мире мир, пижамы, мягкие диваны, чужие папиросы, Тройский воевал чрезвычайно неохотно и вообще оказался штатским нахалом. На седьмой неделе Таманские солдаты сожгли его вместе с вагоном, картами и тремя армянами.
Хозяином Ставропольской губернии оказался Сорокин. Простой майкопский казак, зауряд-фельдшер, вор-рецидивист, неоднократно избиваемый своими станичниками, Сорокин был, без сомнения, настоящим самородком, какого может уродить только русский чернозем.
Произведенный за исключительную храбрость и сметливость в прапорщики, добравшись на 3-ий год войны до командования сотней, Сорокин за кражу бумажника у полкового командира был разжалован обратно в солдаты. Революция застала его в пятой казачьей дивизии, расквартированной в Финляндии. Нацепив красную кокарду, срывая погоны со своих и чужих офицеров, произнося блестящие демагогические речи, Сорокин при большевиках был избран командиром дивизии; во главе разложившихся, разоружившихся кубанцев он вернулся в родные степи и сразу стал диктатором Ставропольской губернии и большей части Кубанской области. При защите Екатеринодара от штурма корниловцев (апрель 1918) и при последующих боях с Деникиным он развернулся первоклассным стратегом. Реорганизовал армию, обмундировал и вооружил свой сброд, и к осени (в боях под Ставрополем) едва не разгромил всю Добровольческую армию. Этого главковерха из фельдшеров отличал сам покойный Алексеев, глядевший с большой тревогой на его острые, всегда неожиданные операции.
«После Людендорфа[223] я больше всего боюсь Сорокина!» — полушутя говаривал Алексеев…
В другую европейскую революцию из такого человека мог получиться доморощенный Карно[224]; у нас его ждал обычный конец: на русских бунтарских плечах голова держится непрочно.
Многомиллионную свою вотчину — Ставропольскую губернию — он держал в трепете; с успехом провел мобилизацию, ежемесячно взимал контрибуцию шерстью, хлебом, салом, николаевками.
С первого же дня своего «вступления во власть» Сорокин стал практиковать такой террор, до которого Дзержинский и Лацис дошли лишь значительно позже. В июне 1918 на разъезде «Индюк» Армавир-Туапсинской ж. д. он собственноручно зарубил своих бывших начальников — генерала и полк. Труфановых, полковника Геричева и др. А в это же время в его столице — Ставрополе — местный садист, главный палач Чека, бывший псаломщик Ашихин, вывел в расход около 200 офицеров. Он работал исключительно топором и каждой жертве уделял по полчаса, по часу, устраивая перерывы, покуривая папироску.
В те месяцы головы рубились на всем Северном Кавказе. На Минеральных Водах — в единственном районе, где держались комиссары, утвержденные центром, диктаторствовал Анджиевский[225], которого дни 18–19 октября 1918 г. в ряду мировых палачей поставили впереди Марата, Сен-Жюста[226], Саенко{15}[227]. Двое суток подряд, ночью при свете костров и факелов, одного за другим рубили пятигорских заложников.
