Тайна сибирских орденов - Александр Антонович Петрушин
В чрезвычайно ценимом ОГПУ-НКВД стихотворении Багрицкого «ТВС» (оно публиковалось в 1929—1936 годах в десятке изданий) не без талантливости утверждалось, что, мол, нелегко разобраться в нашем времени, непрост выпавший нам век:
Но если он скажет: «Солги», — солги. Но если он скажет: «Убей», — убей.«Эти строки, — считает писатель Вадим Кожинов, — не только полная отмена нравственных заповедей, но и точная “модель” поведения множества людей»[80].
Такой моделью руководствовались Фриновский и его окружение, включая и Бессонова.
В их среде измена и предательство (в любых формах) не считались безнравственным проступком и преступлением. За это не наказывали, а наоборот — поощряли. В феврале 1935 года по постановлению ЦИК СССР Фриновскому был вручен третий орден Красного Знамени, а ровно через год на широкой груди комкора засверкал высший знак отличия Страны Советов — орден Ленина.
После ареста секретаря НКВД и Особого совещания НКВД старшего майора госбезопасности Павла Петровича Буланова Фриновский продвинул на его место начальника оперативного отдела Главного управления пограничной и внутренней охраны комбрига Вольдемара Августовича Ульмера, участвовавшего вместе с ним в аресте Ягоды[81]. Чуть позже в Москву, в ГУПВО на должность начальника отдела боевой подготовки перевели из Ленинграда полковника Бессонова. Он получил звание комбрига и поселился в восьмиэтажном многоподъездном Г-образном доме на перекрестке Маросейки, Покровки и Покровского бульвара. Здание было построено в 1936 году для высшего и старшего комсостава пограничных войск по проекту архитектора Чериковера. Места службы для жильцов этого дома располагались рядом — на Лубянке, а для некоторых прямо под боком — в Покровских казармах, где квартировали части ОМСДОНа.
Сталин не ошибся, выбрав Фриновского на роль главного «чистильщика» Красной армии, — понимал, что в случае возможного вооруженного сопротивления отданных на заклание военачальников единственной противостоящей им силой могут быть только пограничные и внутренние войска. После досадного побега из-под стражи оперативников НКВД в 1936 году героя Гражданской войны комдива Гая-Бжишкяна Сталин не доверял проведение арестов, обысков и конвоирование арестованных оперативным работникам НКВД.
Через месяц после назначения Фриновского Первым заместителем наркома внутренних дел СССР и начальником ГУГБ НКВД, в мае 1937 года, были арестованы маршал Тухачевский, командующие Белорусским и Киевским военными округами командармы 1-го ранга Уборевич и Якир, начальник Академии имени Фрунзе командарм 2-го ранга Корк, начальник Главного управления РККА по начсоставу комкор Фельдман. Их обвинили в организации «военно-фашистского заговора» в Красной армии, «подготовке государственного переворота, свержении и ликвидации партийного и советского руководства и лично товарища Сталина». Узнав об аресте Якира, застрелился начальник Главного политуправления РККА армейский комиссар 1-го ранга Гамарник.
11 июня специальное судебное присутствие Военной коллегии Верховного суда приговорило Тухачевского, Уборевича, Якира, Корка, Фельдмана и ранее арестованных комкоров Примакова и Путну к расстрелу. На следующий день страна узнала о казни тех, кем вчера еще гордилась.
Лучшие умы Красной армии чувствовали приближение трагедии 1937-го задолго до этой календарной даты. Заместитель командующего войсками Приволжского военного округа комкор Кутяков годом раньше предсказал наступление мрачных времен для многих военачальников. В своем дневнике он 27 августа 1936 года пророчески размышлял: «Умер главком С. С. Каменев. Старик сделал свое дело и незаметно ушел восвояси... Наступает время, когда все ветераны гражданской войны уйдут из жизни: одних расстреляют, другие, как Томский, сами покончат с собой...»
Получилось так, как и предсказал бывший начдив 25-й Чапаевской дивизии. Только размаха репрессий он не мог себе представить: три маршала из пяти (Тухачевский, Блюхер, Егоров), 14 из 16 командармов 1-го и 2-го рангов, 57 из 85 комкоров... Сам Кутяков попал под первую волну арестов, прокатившуюся еще до начала процесса над Тухачевским и другими военачальниками — его арестовали 15 мая 1937 года. Если бы не арест, то после опубликования в печати сообщения о расстреле маршала Тухачевского и его товарищей Иван Семенович Кутяков принял бы решение, о котором он упомянул в своем дневнике 20 апреля 1937 года: «Вот и терпи теперь... Не хочешь? В твоем распоряжении четыре револьвера, нажми курок и конец...»
Исследователь характера отношений Сталина с руководством НКВД Леонид Наумов считает, и не без оснований, что Фриновский и его приближенные верили в реальность заговора военных[82]. Невозвращенец Орлов (Фельдбин) рассказывал о панике, охватившей в мае сталинское руководство: «Все пропуска в Кремль были внезапно объявлены недействительными. Наши части внутренних войск подняты по тревоге! Как говорил Фриновский, “все правительство висело на волоске”».
