Из новейшей истории Финляндии. Время управления Н.И. Бобрикова - Михаил Михайлович Бородкин
Неудивительно, что такие воззрения некоторых русских сановников подымали дух сопротивления одних в Финляндии и разбивали надежды других. «Имел со мной — делился со своими новостями генерал-губернатор с министром статс-секретарём, — продолжительный разговор N., видимо озабоченный переменой петербургской политики. Он опасается за успех интриги шведоманов против финского современного сената и за усиление в крае брожения, с минуты возвращения господ А. и Б.» (21 марта 1902 г.). В строках Н. И. Бобрикова, очевидно, наблюдается отражение ходов столичных союзников финляндцев.
К петербургским настроениям по необходимости внимательно присматривались и прислушивались также русские люди, несшие тяжелую службу среди нерасположенных к ним финляндцев. Русских, конечно, радовало определенное направление в исполнении намеченной программы; при иных условиях положение их становилось невыносимым. Иногда Н. И. Бобриков сообщал в Гельсингфорс свои петербургские впечатления и всякое благоприятное известие неизменно рождало сочувственный отклик радости в его немногочисленных сотрудниках. «Знайте, что свыше указанное направление твердое, — писал начальник. — Очень счастливы, что курс тверд». «Очень счастлив, что вы довольны Петербургом и твердостью курса. Это известие придает бодрость и увеличивает энергию», отвечали ему ободренные подчиненные (9 марта 1903 г.). «У вас надо всем учиться твердости и стойкости в проведении раз намеченной программы» (22 апреля 1902 г.), — признавались чистосердечно его сотрудники. Благодаря таким качествам, Н. И. Бобриков не раз доставлял своим помощникам и русской колонии удовольствие и полное удовлетворение по перенесенным трудам.
В свою очередь и они спешили поделиться с ним хорошими вестями. 30 декабря 1903 г. Николай Иванович получил из Петербурга следующее сообщение: «Общее мое впечатление такое — в настоящее время уже достаточно много лиц, которые громко говорят, что ваша политика приносит плоды, что успокоение края очевидно и что поэтому нужно признать, что вы идете по верному пути. Год тому назад таких голосов почти нигде не было слышно». Настроение в непостоянном Петербурге часто колебалось и менялось, не только у представителей аристократии, но и в среде администраторов. Сегодня особы были одного мнения, завтра — другого. То они негодовали на новые разоблачения по финляндскому вопросу, то горячились, что с финляндцами продолжают разговаривать «в белых перчатках» и запрашивают их мнения по вопросу об обороне края. С шумом и толками частных людей можно было еще мириться. Хуже влияла неустойчивость административных верхов. «Самое опасное в такое время, которое вы переживаете, — писал к Николаю Ивановичу (12 марта 1899 г.) один из его доброжелателей, — это — колебания, как на месте, так в особенности в Петербурге»...
9 ноября 1903 г. Николай Иванович получил из Петербурга письмо от своего знакомого B. В., в котором заключалось серьезное указание, вполне подтвердившееся впоследствии: «Перемена направления в финляндском и еврейском вопросах была бы несчастием потому еще более, что оба они связаны с революционным движением в России».
Сам Николай Иванович не проявлял ни малейших колебаний и совершенно не склонен был к изменению того направления, которого он держался и которое считал единственно правильным и потому его положение являлось особенно трудным среди разных веяний и течений. Он видел также, что в Петербурге финляндцы прочно укрепились в своем форпосте — статс-секретариате. Туда стекалось все недовольство на него; там обдумывались наиболее опасные планы противодействия его начинаниям. А всего печальнее было то, что в степах этого ближайшего к Верховной власти финляндского учреждения в течении многих десятилетий не было души, сочувствующей государственно-объединительным реформам. Со времени Ребиндера и графа А. Армфельта статс-секретариат был неизменным оплотом финляндских политиков.
Гр. А. Армфельт и Шернваль-Валлен, по признанию финляндских писателей, отличались большими способностями лавировать среди столичных течений. Финляндцы, ведшие политику окраины в Петербурге, должны были отгадывать, что по времени является модным.
Иногда вернее было эксплуатировать «народное недовольство», в других случаях — «неразрывное соединение Финляндии с Российской Империей». Снелльман придумал указывать на обязанность России быть великодушной по отношению к Финляндии и не разорять ее. Армфельт и его помощник особенно заботились о том, «чтобы со стороны финляндцев не допускалось ничего, что могло бы вызвать неудовольствие гуманного Монарха, от доброй воли которого в столь значительной степени зависело дальнейшее развитие края». «Как Армфельт, так и Шернваль-Валлен, — пишет финляндский историк, — в высокой степени обладали той находчивостью и теми изящными манерами, которые столь необходимы для людей высокопоставленных, почему им и удавалось осуществить многое, что для иных, менее светских людей, поставленных в такое же положение, могло бы оказаться не по силам, хотя бы последние и обладали более солидными познаниями.
Видимо, что статс-секретариат выработал известные традиции, которым неуклонно следовали финляндские дипломаты, и, кроме того, он ревниво оберегал свое положение, как центра окраинской политики.
Таким он оставался и в первые годы бобриковского генерал-губернаторства. Из переписки руководителей финляндской смуты видно, что в статс-секретариат обращались нередко какие-то таинственные личности за справками
