Сара Бауэр - Грехи дома Борджа
– Боишься, что он опять удерет от тебя? Привыкай к этому, девушка.
– Не хочу уходить далеко от госпожи. Вдруг я ей понадоблюсь.
– Приведи Тореллу, Микелотто. Живо. – Голос Чезаре, мелодичный и сильный, с легким испанским акцентом.
Не так я представляла нашу встречу. Хорошо хоть, сорочка на мне была чистая и волосы расчесаны. Я присела в реверансе и ждала, устремив взгляд в пол, что Чезаре обратится ко мне.
– Виоланта, слава богу. Идем со мной. – Ни приветствия, ни удивления; можно подумать, мы расстались только вчера.
– Господин.
Теперь, по крайней мере, я могла на него взглянуть. Лицо белее мела, неподвижное, как маска. Даже губы, сжавшись, побелели, и борода припорошена дорожной пылью. В глазах мелькал страх, хотя чего он опасался, я не поняла – того, что увидел в спальне у мадонны, или того, что не выдержит и выдаст себя. Повернулся ко мне спиной и ушел в спальню, придержав дверь ладонью. Перчаток на нем не было, и я заметила у него под ногтями черные полумесяцы грязи. Рука его слегка дрожала, и мне до боли хотелось дотронуться до нее, ощутить человеческое тепло, прощупать каждую косточку от запястья до кончиков пальцев.
Тут в мое сознание, затуманенное внезапной близостью Чезаре после долгих месяцев тоски, постепенно вторглось тихое звериное рычание и булькающие звуки. Я поспешила за Чезаре и чуть не столкнулась с ним в дверях. Спеша на помощь к мадонне, я оттеснила его в сторону, коснувшись плечом и боком плаща госпитальера, и чуть не обожглась от жара его тела.
Когда я покидала мадонну, она лежала укрытая, а теперь же оказалась поверх одеял, завернутая в халат, соскользнувший с одного плеча. Полы халата разошлись, так что была видна одна нога. Спина у нее выгнулась так, что я опасалась, как бы не треснул хребет, глаза закатились, изо рта шла пена, а из напряженного горла доносилось звериное рычание. Фонси, который, как всегда, сидел на кровати рядом с хозяйкой, зашелся сумасшедшим лаем.
– Мы только что разговаривали и…
– Что? Я не слышу.
Чезаре снова попытался что-то объяснить, но из-за пронзительного собачьего тявканья ничего нельзя было разобрать. Тогда он схватил пса за шкирку. Пес заскулил, а я поморщилась.
– Заткнись, – велел он собаке и зажал ей нос, прежде чем вернуть на место в ногах кровати, где Фонси притих, уткнув морду в лапы.
Мне захотелось стать песиком для Чезаре. Я бы лежала у него в ногах, вдыхала его запах, терпела пинки или поцелуи, в зависимости от настроения, и была бы благодарна за любое проявление внимания.
– С этим мне не справиться, – произнесла я. – Ей нужен лекарь.
– Я привез Тореллу. Сестра мне показалась вполне здоровой, поэтому я послал его отдыхать. Он не привык сутки проводить в седле вроде нас с Микелотто. – Чезаре обернулся к двери: – Микелотто! Где, черт возьми, Торелла? Сколько времени нужно, чтобы отыскать кого-то в этой проклятой хибаре?
Ответа не последовало.
– Теперь ты должен мне помочь, – сказала я. Мне было уже не до церемоний, и если он счел меня дерзкой, то мог бы разобраться со мной по своему усмотрению после окончания кризиса. Так или иначе. – Нам нужно повернуть мадонну на бок. Вот так. Крепко держи ее, пока я подложу ей сзади подушки, чтобы она снова не перевернулась на спину. Теперь язык. Говорят, при падучей можно откусить себе язык.
Чезаре буквально прирос к боку сестры.
– Нет у нее падучей, – заявил он, пока я носилась по комнате в поисках ремешка или палки, чтобы вставить ей между зубов.
– Иногда лихорадка вызывает эту болезнь. Я видела у других.
Ничего подходящего. Флакончики с духами, щетки для волос, коробочки с кошенильной пастой, пояса с драгоценными камнями и шляпные булавки. А то, что нужно…
– Твой пояс от меча. Дай мне пояс от меча.
Чезаре успел отстегнуть меч и поставить его в угол. Мои слова на него не подействовали, он словно застыл, не в силах шевельнуться.
– Пояс от меча! – крикнула я, перегнувшись через кровать так, что мое лицо оказалось рядом с его лицом.
Чезаре вздрогнул, выпрямился, попытался расстегнуть ремешок, но не сумел. Пальцы не слушались. Тогда я обежала вокруг, втиснулась между ним и кроватью, наши бедра и животы были тесно прижаты друг к другу в некой пародии страсти, которую мы оба не совсем сознавали. Я расстегнула ремень, взобралась на кровать и, опустившись на колени позади донны Лукреции, сунула ей в рот. Она выгнула шею и брыкалась, как упрямая лошадь, не желая прикусывать ремешок. Стараясь успокоить ее, я растирала ей спину. Только тогда я заметила, что скомканная постель мокрая.
– У нее отошли воды, – сказала я Чезаре, разворачиваясь на кровати к нему лицом.
– На два месяца раньше срока.
Мы уставились друг на друга со спокойствием, за которым скрывалась полная безнадежность. Даже донна Лукреция затихла, выйдя из припадка. Она глубоко выдохнула и улеглась удобнее, словно собираясь заснуть. Схватки затихли, будто ребенок тоже понял, что теперь ничего не поделать. Чезаре встряхнул головой, точно бы пробуждаясь от сна.
– Торелла! – проревел он. – Именем Господа, где ты?
Появление Гаспаре Тореллы, все еще сжимавшего в руке кусок хлеба с сыром, сразу всех успокоило. В Риме я несколько раз виделась с лекарем Чезаре. Он был не только любезным и обходительным, но и сведущим в своем ремесле. В общем, он мне нравился, так как часто смешил меня. Родом он был из Валенсии, и Чезаре, насколько я знала, очень ему доверял. Торелла вылечил его от сифилиса с помощью сложного режима очистки организма, кровопускания и ртутных паров, о чем только и говорили в Стиглиано, где Чезаре все это терпел. Затем Торелла написал трактат о лечении при горячей поддержке своего пациента, после чего слава его росла день ото дня. С доходов он преподнес своему молодому покровителю золотую пилюльницу, отделанную эмалью, для хранения пилюль чистотела и алое, которые тот должен был принимать ежедневно во время еды, чтобы не допустить возвращения болезни.
Чезаре буквально накинулся на лекаря, когда тот вошел в спальню, выбив у него из руки остатки еды. Я думала, что Фонси тут же соскочит с кровати и набросится на съестное, но песик оставался там, куда посадил его Чезаре, хотя принялся жизнерадостно подергивать носом.
– Слава богу. Мы просто разговаривали, а потом у нее вдруг случился этот… этот припадок, и теперь…
– Да, да, ваша милость. Будьте столь добры, посидите тихо, пока я осмотрю больную. Монна Доната, вы мне не поможете? – Торелла был не тот человек, чтобы прибегать к прозвищам.
Пока я убирала подушки и переворачивала мадонну на спину, она очнулась, застонала от боли и схватилась за живот.
– Только не это, – прошептала она, обращая на меня умоляющий взгляд серых глаз. – Только не это.
– У вас отошли воды, мадонна.
Услышав голос сестры, Чезаре подскочил со стула. Опустившись на колени у кровати, он взял ее за руку, вынудив Тореллу отказаться от попытки замерить пульс на этой руке и перейти к другой, что тот и проделал почти с отеческим терпением, пока Чезаре тихо и горячо что-то говорил сестре на беглом каталанском. Донна Лукреция кивала и улыбалась, но тут снова начались схватки, и она отвернулась от него, нахмурившись и закрыв глаза.
– Теперь ты должен уйти, – прошептала она на итальянском. – А то будешь только мешать. Придешь посмотреть на своего нового племянника, когда все закончится.
Чезаре пытался возразить, но она оставалась непреклонна.
– Она только больше расстроится, если ты будешь свидетелем ее страданий, – заметила я. – Ступай к дону Альфонсо. Ему понадобится компания. – И я коснулась его щеки кончиками пальцев, словно это было самое естественное, что я могла сделать.
– Да. Спасибо тебе.
Отыскать дона Альфонсо было нетрудно. Он уже вышагивал перед спальней, как цирковой медведь, прикованный цепью к шесту. Катеринелла и еще две девушки с охапками чистых простыней жались к стенам, хотя, мне кажется, их больше пугал налитый кровью взгляд Микелотто, чем бессильное горе дона Альфонсо. Микелотто сидел за столиком перед большим кувшином вина, изрядно опустевшим, судя по тому, с какой легкостью рыцарь его поднимал. Оставив мужа мадонны и ее брата, которые кинулись друг к другу, проливая слезы, я вернулась к больной.Ребенок родился ближе к вечеру, когда небо зависло между светом и тьмой, а птиц, спрятавшихся в гнезда, уже нельзя было отличить от пепла, что летал в воздухе. В последний момент донна Лукреция вытерпела еще один приступ, выгнув спину и зарычав, как собака, тем временем ее дочь выскользнула в этот мир в луже крови и слизи. Я ждала, что тоненький крик ребенка прорвется сквозь звон колоколов, призывавших к вечерней молитве, хотя понимала, что девочка мертва. Потыкав пальцем и перевернув маленькое тельце, разложенное на серебряном блюде, Торелла поднес его к угасающему свету за окном и объявил, что ребенок умер по крайней мере несколько дней назад. – Кожа коричневатая, сморщенная, грудь проваленная, первородная смазка отсутствует. – Он заглянул ей в ухо, раздвинув завитки хряща и кожи, вроде садовника, ищущего червяка в сердцевине бутона розы, затем кивнул, словно ухо каким-то образом подтвердило его заключение. – Ничего нельзя сделать, – сказал Торелла, передавая мне блюдо. Он даже не прикрыл его ничем, это не входило в его обязанности. – Я поговорю с доном Альфонсо, если приведете его ко мне.
