Что, если мы поверим - Сара Шпринц
Наверняка он почувствовал, как я дрожу, когда взял мои руки.
– Иди и будь собой, – прошептала я.
– О’кей, – сказал он и сильнее переплел свои пальцы с моими. Мы быстро поцеловались, потом Скотт поправил маску и пошел.
Я не понимала, как ему удается быть спокойным. Стоял оглушительный шум, техник сцены закрепил на воротнике Скотта микрофон и надел на него гитару.
Люди с энтузиазмом приветствовали выход Скотта. Я едва могла дышать. Скотт сел на стул посреди сцены. На него падал единственный конус света. Скотт даже не взглянул на бушующую толпу. Опустив голову, он ждал тишины.
Я сжала кулаки так, что стало больно, казалось, от напряжения меня разорвет в любой момент.
И когда на многотысячном стадионе воцарилась такая тишина, что я услышала стук собственного сердца, Скотт взялся за гриф. Он не ударил по струнам, вместо этого он посмотрел вверх. Потом отнял от гитары руку. И поднес к лицу.
У меня из глаз брызнули слезы, и все поплыло. Свет, силуэт Скотта на фоне людского моря. Я не видела, как он снял маску и как толпа сошла с ума, впервые увидев его лицо.
Глава 40
Мне показалось, что Skin Deep Скотт исполнил на одном дыхании. Его голос в усилителях, гитара. Только Скотт и музыка. Никакого назойливого света и дополнительного музыкального сопровождения. Но он вовлек в это действо весь стадион. Он играл эту песню для себя. Он впервые был самим собой, абсолютно. Я посмотрела через сцену на зрителей. В это море поднятых телефонов и залитых слезами лиц. На сцепленные руки, прикрывающие от изумления рты и широко открытые глаза. Я все это чувствовала.
Я чувствовала это, пока Скотт вставал для исполнения финального куплета. Он пел свою правду, не так хорошо, как в студии, голос иногда дрожал, но это, черт возьми, было настолько не важно, ведь он делал это с открытым лицом перед пятидесятитысячной толпой.
Получилось иначе, чем мы себе представляли. По-другому. Гораздо сильнее и мощнее. Это было очень по-настоящему. Я видела это по тому, как держался Скотт. Я слышала это по его голосу. Я была абсолютно в этом уверена.
После последних аккордов, когда Скотт посмотрел вперед, а свет погас, публика взорвалась. По-другому, чем до этого. Это были вопли и свист, аплодисменты и выкрики. Толпа неистовствовала, время остановилось.
Мне пришлось выждать, пока глаза привыкнут к темноте. Фонарики на телефонах и вспышки камер журналистов, суетящихся в углублении перед сценой, давали свет. Он весь был сфокусирован на Скотте, который отвернулся и сдвинул гитару на спину. Потом взял лежавшую на полу маску, присел и застыл.
Мгновение спустя я все еще не понимала, что произошло, было ли так задумано. Тони замахал Скотту, менеджер сцены заговорила в рацию, а меня ноги понесли сами собой.
Я бежала по сцене, молилась, чтобы не споткнуться о кабель и инструменты. Скотт застыл на коленях, его плечи тряслись.
Я почувствовала это. Что он потерял самообладание, что не смог встать и какое напряжение за этим стояло. После того как пятьдесят тысяч пар глаз увидели его лицо. После того как уже наверняка были выложены в паблик сторис, твиты, отправлены ватсап-сообщения. Бесчисленные бомбы в форме фотографий и видео, готовые распространиться подобно пожару. Отсюда, из Ванкувера, с этого стадиона и по всему миру со скоростью света. Скотт сидел, спрятав лицо в ладонях, я подошла и опустилась перед ним на колени.
Рев трибун был настолько громким, что я оглохла. Крики фотографов, требовавших, чтобы я отодвинулась. Чтобы дала снять лицо Скотта. Но я не сдвинулась с места.
Я обняла Скотта за плечи. Он вскинул голову, по щекам катились слезы, вспышки объективов отражались в его глазах. Он увидел меня, и было непонятно, о чем он думает. Жалел ли он или испытывал облегчение? Вероятно, он и сам не знал.
Я рывком притянула его к себе. Мне было все равно, что нас все видели. Фотографы, публика. Я видела только Скотта и молнии вспышек, обрушившихся на него, и я понимала, что ему надо уйти отсюда. Но я также понимала, что он будет сидеть здесь до тех пор, пока сам не поймет. Не поймет, что он сделал это.
Боковым зрением я увидела туман и посмотрела в сторону. У края сцены, рядом с дымовой машиной, стояли Тони и техник сцены.
– Сиди, просто сиди, – прошептала я Скотту и молилась, чтобы они выключили его микрофон. Я не знала, слышал ли меня Скотт. Свист и крики стали нарастать, когда люди поняли, что произошло. Мы с ним сидели, я держала его в объятиях и чувствовала, как его дрожь постепенно унимается, по мере того как дым затягивает сцену.
Воздух вибрировал, стадион ревел, и посреди этого шума наконец все закончилось. Я почувствовала на своем плече руку, это Тони подошел и поднял нас:
– Пошли.
Скотт встал на ноги и взял меня за руку. Другую он держал возле своего лица. Он вытирал лоб, виски. Он посмотрел на трибуны, хотя за завесой дыма их трудно было разглядеть. Казалось, что до него только сейчас дошло.
И мы побежали.
Глава 41
В течение полутора недель мир вокруг нас сходил с ума. Мы провели их в хижине, без интернета и без телевизора. Без светской хроники, твиттера и инстаграма. Полторы недели, пока лицо Скотта было повсюду.
«Наско» и вся команда еще отмечали за кулисами успех, а мы уехали домой. Последним паромом до Лангдейла, а оттуда вдоль побережья Саншайн-Кост. Едва мы прибыли, Скотт свалился от усталости и уснул прямо на диване еще до того, как я распаковала вещи. Чуть позднее я его разбудила и предложила пойти в постель. Мы почистили зубы, переоделись, и вот он уже возле меня на этом огромном матрасе. Тяжелое, расслабленное тело. Я крепко обняла Скотта. Он проспал шестнадцать часов кряду. Не метаясь по постели и не вскакивая. Равномерное дыхание и мерный стук сердца, прямо на моей коже.
У меня было ощущение – и оно не прошло и на следующее утро, – что с его плеч свалился непомерный груз. Я немного побаивалась, что Скотт пожалеет о своем решении, но, когда он улыбнулся, я поняла, что мои опасения напрасны. Мы вставали и ложились вместе с солнцем, и, казалось, наша повседневная жизнь осталась где-то далеко.
В Ванкувер я возвращалась с неохотой, однако накопились дела, и они
