Джеймс Джонс - Не страшись урагана любви
Что? Это не столько промужское, сколько антиженское. Или все же — это промужское. Сверх промужское. Супер-дубль-пусто промужское. Но не гомосексуализм, или не простой гомосексуализм. Как раз наоборот. Этот тип обычно ненавидит гомосексуализм с пугающей страстностью. Но это мужское. Мужчина — мужчине. Объединенные мужчины против мира. Плечом к плечу. Солдат к солдату. Мужское, мужское, мужское. Все — мужское. Везде — мужское. Может быть, это просто антиженское, коль скоро феминизм вторгся в мужское. Это так и сквозило в Орлоффски. Это сквозило в Тэде. Тэд Фолкер. Господи, она так долго не вспоминала это имя. Это есть и у Бонхэма, насколько она может судить. Беда здесь в том…
Сильный, на грани сна, образ ворвался в сознание и зазвенел во всю мощь. Она попыталась очистить его и суметь определить и прижала лицо к подмышке Гранта.
Это похоже на Политический Круг, о котором она так много читала во время унылых, тоскливых годов изучения политических наук в Корнелле. Можно идти Вправо до определенных пределов, чтобы не стать Левым, можно идти Влево до определенных пределов, чтобы не стать Правым. Крайне Левый становится Правым, крайне Правый становится Левым. Циферблат Политики. Если 12 часов — крайне Правый, а 6 часов — крайне Левый, то нельзя пройти вверх или вниз мимо 9 и 3 часов без того, чтобы не двигаться к своей противоположности, которую ненавидишь, которая является твоим врагом. И эта промужская Мужественность похожа на это. Круг Полов. Когда становишься более Мужественным, чем Мужественность, то это нельзя сделать иначе, как двигаясь к Женственности. Просто нельзя становиться все более и более Мужественным, чем раньше. Когда становишься Мужественным выше нормы, выше 9 часов, то автоматически все больше приближаешься к Женственности. Просто некуда двигаться иначе. Нравится тебе это или нет. Так что все они педики, но совершенно не педиковым, физически несексуальным путем. Когда все это прояснилось в сознании, когда она подумала об Орлоффски, то мысль точно ему соответствовала. Его физическое тщеславие, озабоченность своей красотой (красотой?!), позирование, прихорашивание, инстинктивная нелюбовь к женщинам. Но господи, мой боже, неужели у Рона те же проблемы? И если — да, что она может сделать? Она нежно коснулась языком кончиков длинных волос его подмышки и заснула. Грант взял у Бонхэма будильник, и когда он проснулся в семь тридцать, то она встала, будто просыпалась так рано всю свою сознательную жизнь.
День был прекрасный. При спокойном блистающем море, жарко распростершемся, как стол, под горячим тропическим солнцем, легком бризе, с ледяным ящиком на маленьком суденышке, набитом пивом и виски, разнообразным обедом, упакованным в отеле, день прекраснее просто не мог быть. Жены трех новых клиентов Бонхэма были теми шикарными жительницами Нью-Йорка, с которыми Лаки было легко и она могла разговаривать. Катер был переполнен весельем и смехом, когда в него уселись шестеро нью-йоркцев, она с Роном, два Орлоффски, Бонхэм и Али.
Но к десяти тридцати утра она увидела нечто такое, что день для нее померк, и ныряние навсегда перестало существовать. Плавая на поверхности в маске с трубкой и в ластах, которые дал ей Бонхэм, и наблюдая за аквалангистами глубоко внизу, она увидела, как Рон — ее Рон, ее любовник — застрелил рыбу приличных размеров, а потом ее едва не стащила акула. Она с трудом верила своим глазам. Рыба была похожа на какой-то вид лютиануса, хотя она и не была в этом уверена, но едва Рон загарпунил ее, неизвестно откуда появилась акула и раскрыла пасть с многочисленными рядами зубов. Акула была не очень большая, не длиннее самого Рона, она была черной и плавала, уродливо и неловко извиваясь, совсем не похожая на сказочную смертельную торпеду, но и этого для нее хватило. Высунув голову на поверхность и взвизгнув, она поплыла к катеру, вновь опустив голову, чтобы видеть Гранта и акулу. Бонхэм, лежавший неподалеку на поверхности, но в акваланге, наблюдая за подопечными, подплыл к ней, но не стал помогать Гранту. Поскольку между нею и акулой был Бонхэм, она почувствовала себя в достаточной безопасности, чтобы остановиться и посмотреть.
Увиденное еще больше удивило ее, а затем разъярило.
Рон играл с акулой! Выглядя, как виноватая собака, убившая овцу, акула бросалась и пыталась схватить рыбу, а Рон, держа стрелу на расстоянии вытянутой руки, отдергивал рыбу. На другом конце бечевы и стрелы, когда мертвая рыба двигалась, акула меняла направление и исчезала только для того, чтобы через секунду появиться вновь. В один момент, когда акула кружила и очутилась между Роном и рыбой, Рон, подтягивая ружье, развернулся и поплыл прямо на нее — после чего акула повернула и позорно, в панике бежала и тут же снова появилась всего через несколько секунд. Потом когда Рон подплыл ближе к катеру, акула, очевидно, заметив подкрепление, развернулась и исчезла.
Когда Грант бросал рыбу за борт лодки («Мангровый лютианус», — определил Бонхэм), вывинтив стрелу, он смеялся, глаза сверкали, почти как у пьяного (хотя он не пил), и такого смеха она никогда у него не слышала. И ее ярость обернулась суеверным ужасом и страхом. Оба они сумасшедшие, он и Бонхэм.
— Я немного нервничал, — смеялся Рон. — Особенно, когда она поплыла на меня.
— Ну, по твоим действиям этого не скажешь, — ухмыльнулся Бонхэм, явно гордясь им. — Настоящий профессионал.
— Как ты думаешь, можно ее найти? — Он перезаряжал ружье.
— Сильно сомневаюсь в этом. Если и найдем, то теперь ее не поймать. Она слишком напугана. Но попробовать можно. Пошли.
Держась для уверенности за борт катера, Лаки смотрела на них, пока они растворялись за пределами видимости. Вернулись они с пустыми руками. Не нашли.
Она недолго об этом думала. Она ела восхитительный обед, немного пила, загорала на крыше кабины, немного поплавала, шутила с нью-йоркцами, наслаждавшимися отдыхом. К трем часам они израсходовали все баллоны с воздухом и решили возвращаться. Но когда бы она, пусть случайно, ни вспоминала об этом сейчас и гораздо позднее, сердце ее снова сжималось от страха, а потом возникали ярость и гнев.
Когда она заговорила об этом с ним во время долгого пути домой, в порт, он разразился.
— Да она испугалась больше меня. Черт, даже я это увидел.
— Но тебе это нравилось!
— Да. Да, мне нравилось. Вот так. И я ничего не могу поделать.
— Но в любой момент могла появиться большая акула.
— Наверное. Но это не так часто случается. Ясно же.
Она не сказала ему, что она, кроме того, думает, что человек, который может войти в историю как один из величайших (если не величайший) драматург своего поколения, не имеет права так играть своей жизнью.
