Кэш - Джессика Петерсон
Наша компания наконец-то получает столь необходимую финансовую поддержку. Всего неделю назад я связалась с нашим производителем, чтобы разместить огромный заказ. Настолько огромный, что мне хотелось прикончить пару бутылок вина и разрезать свою корпоративную карту на кусочки. Но знание того, что я вот-вот получу наследство, позволило мне дышать чуть свободнее.
Размещение заказа — всё равно огромный риск. Такой, что от него у меня сводит желудок. Особенно теперь, когда я не уверена, когда именно получу наследство. И получу ли вообще.
Хотя… у меня уже лет пять что-то не так с желудком. Я обошла всех гастроэнтерологов в Далласе и Форт-Уэрте, и каждый говорил одно и то же: причина неизвестна, но мне стоит лучше управлять стрессом и попробовать разные диеты, чтобы выявить возможные триггеры.
Никаких триггеров я пока не нашла. Что касается управления стрессом… ну, это в процессе.
— Давай сделаем это по-крупному, — сказала Уилер, когда я рассказала ей о трасте. — Если у нас есть деньги, идём ва-банк. Ты же не хочешь потом жалеть, что не использовала все возможности, правда? Потому что если мы сделаем всё правильно, я реально верю, что для нас не будет пределов.
Мы с годами наблюдали, как другие техасские бренды взлетали до небес.
Вот сестры, чей бренд расписанных вручную обоев и тканей попал на обложку Elle Decor. Ювелир, Кейт, сделала миллионы на продаже позолоченных цепочек и браслетов из своей студии в Остине. Пара парней с нашего университета придумали выпускать готовые коктейли Ranch Water — теперь их продукция продаётся почти в каждом супермаркете в каждом штате, а недавно они подписали контракт, став официальным поставщиком коктейлей для одной из самых известных спортивных команд Далласа.
— А почему не мы? — ответила я Уилер.
Она улыбнулась.
— Вот именно, почему нет?
Хотя иногда, когда я ворочаюсь в постели, мне становится страшно: а вдруг моя жажда успеха Bellamy Brooks не столько о любви к сапогам, сколько о чём-то другом?
О чём-то, о чём говорила мой терапевт.
Возможно, о желании наконец-то заполучить внимание родителей.
Всё просто. У мамы всегда была насыщенная жизнь, а папа был так занят своей, что после того, как мы с мамой уехали с ранчо, когда мне было шесть, он больше в моей жизни не присутствовал.
Кажется, та одинокая девочка, которой я была, и, возможно, остаюсь, верит, что если я добьюсь успеха, мама наконец-то оторвёт взгляд от телефона с гордостью в глазах. А папа…
Папа, может быть, наконец-то захотел бы стать частью моей жизни, и у меня, может быть, наконец-то хватило бы смелости сесть с ним за стол и поговорить о том, что между нами пошло не так.
Слишком поздно.
Всё началось почти двадцать восемь лет назад, когда мама встретила папу в кантри-баре в Остине. Он приехал в город на родео, а она была там на девичнике подруги. Бурный роман, свадьба через шесть месяцев, переезд на семейное ранчо папы в Хартсвилле.
А через месяц после этого мама узнала, что ждёт меня.
По её словам, жизнь на ранчо была изолированной и однообразной, особенно после моего рождения. Она оставалась одна, ухаживая за новорождённым, который всё время плакал, в то время как отец был на ранчо, занимаясь своими ковбойскими делами. Мама родом из Далласа, и, как и я, она на сто процентов городская девушка. Она не была готова к тишине и одиночеству загородной жизни.
Она старалась адаптироваться. Научилась ездить верхом, и когда я подросла, мы могли чаще гулять по ранчо, иногда даже с папой.
Но ей всё равно было тяжело находить друзей, и она скучала по городской жизни. Ей было грустно и одиноко. К тому же, ей не нравились школы в Хартсвилле, и когда пришло время отдавать меня в детский сад, она поставила папе ультиматум: либо переезд в Даллас, либо развод.
На самом деле, она умоляла его переехать с нами. Несмотря на всю свою ненависть к отцу, насколько я себя помню, она никогда не говорила о нём ничего хорошего, мне кажется, что его решение остаться на ранчо разбило ей сердце. Я помню, как бабушка рассказывала, насколько сильно мама была влюблена в папу, когда они познакомились.
Но он выбрал Хартсвилл. И до сих пор я не понимаю, почему. Как можно предпочесть жизнь в одиночестве, в глуши, вместо того чтобы быть со своей семьёй?
Как можно выбрать коров и пустыню, а не нас?
Боль мамы постепенно превратилась в злость. Мы переехали в дом моих бабушки и дедушки в Далласе, и вскоре после этого мама подала на развод. Всё было окончательно оформлено в день, когда я пошла в детский сад.
Хотя у них было совместное опекунство, папа практически исчез из моей жизни после нашего переезда. Да, я была в школе, так что просто так поехать к нему на ранчо не могла.
Но он мог бы хотя бы попытаться сильнее. По договорённости я должна была проводить с ним каждые вторые выходные, но по какой-то причине этого никогда не происходило. Папа не приезжал за мной, а мама не предлагала меня отвезти. Она ненавидела саму идею моего возвращения на ранчо. Думаю, она беспокоилась, что мне там будет небезопасно, ведь папа никогда не был особо внимательным родителем. Он всегда был занят работой.
Сначала мне было очень больно, что папа не боролся за то, чтобы забрать меня обратно в Хартсвилл. В отличие от мамы, я не ненавидела жизнь на ранчо. Мне нравилось кататься на лошадях, мне нравилось быть рядом с животными.
Папа иногда звонил, и, хотя я не помню, о чём мы говорили, я помню, что мне было радостно слышать его голос.
Но со временем я полюбила свою новую жизнь в Далласе. Годы шли, и папа говорил, что не хочет забирать меня от друзей и семьи. В этом была логика, особенно когда я подросла. Я не хотела пропускать ночёвки у подруг. Не хотела пропускать школьные танцы и занятия балетом.
Но я всё равно скучала по папе и никогда не переставала задаваться вопросом, почему он не пытался чаще меня видеть. Будучи единственным ребёнком у родителей, которые много работали, я чувствовала себя одинокой. Раз в сто лет папа приезжал в Даллас и приглашал меня на обед или ужин. Но это было только тогда, когда он был в городе по делам ранчо — закупал скот в Форт-Уэрте или встречался с банкирами в центре.
Когда я вступила в
