Дик Портер - Преданное сердце

— Да ты что, Хэмилтон, спорт — это единственное осмысленное занятие в жизни. Игра имеет начало и конец, правила всем известны, и результат тоже всем известен. Какие еще нужны аргументы?

— Вот ты большой человек во всяких церковных делах. Скажи, тебе никогда не приходила мысль, что желать побить другого — это не по-христиански?

— Разумеется, не по-христиански. Мы вообще все делаем не по-христиански. Да, я занимаюсь церковными делами, но это вовсе не означает, что я обязан жить по Библии. Христианство — религия для неудачников, и мы до сих пор продолжали бы оставаться неудачниками, если бы жили так, как учил Христос. Никогда и никому я не подставлю другую щеку — и ни один нормальный человек этого не сделает. Не понимаю, чего из-за этого волноваться. Мир сотворен не нами — мы только принимаем его таким, какой он есть, и стараемся максимально использовать имеющиеся в нем возможности. Мне лично нравится одерживать победы и в теннисе, и в гольфе, и в бизнесе — вообще во всем, а если ты устроен по-другому, мне тебя очень жаль.

Спорить с Уэйдом было бесполезно, и я решил не продолжать эту тему. В течение нескольких недель я пытался заставить себя относиться к теннису, как Уэйд, — и не смог. Более того, я стал испытывать страх перед приближающимися выходными, стал все чаще думать о том, какое это глупое занятие для взрослых людей — перекидывать мячик через сетку. Как-то раз, во время парной игры, я почувствовал себя в отличной форме. Подачи мои были неотразимы, игра у сетки — быстрой и точной, и я с легкостью перекрывал весь корт. Даже подрезка слева — и та получалась. Словом, я играл настолько хорошо, что после матча Уэйд отвел меня в сторону и сказал:

— Хэмилтон, по-моему, ты переменил свою точку зрения на то, нужно ли побеждать. Я рад. Это была исключительно дурацкая идея.

По дороге домой я спросил себя, получил ли я от матча удовольствие, и честно себе ответил: нет. Верно, чувствовал я себя лучше, но только потому, что много побегал. Но в таком случае, какой смысл ходить на корт? Не проще ли, вместо того чтобы тратить весь день на глупое, по моему мнению, занятие, просто взять и побегать? Если я брошу теннис после удачного матча, вопрос: "А не боюсь ли я, что теряю форму?", никогда передо мной не встанет.

В следующую субботу я не поехал на корт — сказал, что у меня воспаление локтевого сустава. То же самое я сделал неделю спустя, а потом еще раз через неделю. Я говорил всем, что мой врач старается как может, но рука по-прежнему ужасно болит — я даже сам начал этому верить и прислушивался, не дергает ли в локте, — и в конце концов мои партнеры по теннису поставили на мне крест. Все это время я занимался бегом — сначала пробегал одну милю, потом две, потом — не меньше шести-восьми. Соседи, видя меня за этим занятием, вероятно, неодобрительно качали головами и бормотали про себя всякие слова, но я получал истинное наслаждение. Заботы, которые я приносил со службы домой, неприятности, которые ждали меня дома, — все это улетучивалось во время восьмимильной пробежки. Как бы паршиво я ни чувствовал себя сначала, какой бы мерзкой ни казалась жизнь, когда я спустя час подбегал к дому, все уже было в полном порядке.

Жизнь моя менялась. Второе открытие я сделал уже на работе.

Двадцать лет назад я начал заниматься банковским делом со всем рвением, на которое только был способен. В мой первый же рабочий день Симс сообщил мне кое-какие новости.

— Хэмилтон, — сказал Симс, — настоящего международного отдела у нас, как сам понимаешь, еще нет. Его только предстоит создать, и тут я надеюсь на тебя. Но я также надеюсь, что ты когда-нибудь станешь президентом банка, а для этого требуются доскональные знания. Так вот, пять лет ты будешь заниматься тем, что освоишь премудрости нашей профессии. Потрудишься на совесть — получишь международный отдел.

И, не теряя времени даром, Симс отправил меня в отделение "Камберленд Вэлли", расположенное в районе Сентениал-парка. Там, в секции платежей, я в течение десяти месяцев постигал новую для себя науку под руководством бледнолицей девицы из Восточного Нашвилла. У нее я научился определять, какие чеки принимать к оплате, а какие нет: клиентура у этого отделения банка была далеко не самая шикарная, так что приходилось быть осторожным. Однажды, наблюдая из-за плеча своей наставницы за тем, как она работает, я заметил, что у нее из-под блузки выбилась бретелька, и подумал, не призывный ли это знак. Тут я ничем не мог ей помочь: у меня были дела поважнее флирта. Как-никак, Симс положил мне начальное недельное жалование в триста пятьдесят долларов — на пятьдесят долларов выше действующих расценок. Усвоив все то, чему была способна научить бледнолицая девица, я поставил себе твердую цель — стать лучшим кассиром в Нашвилле. Следующий этап учебы прошел за окошком, где я сидел и заполнял долговые обязательства под шесть процентов на трехмесячный срок и возился с банковскими чеками. И что за беда, что работа была нуднейшей — ведь я продвигался в жизни!

В один прекрасный день меня перевели в кредитный отдел — это было уже в центре города, — где я с головой ушел в изучение финансовых отчетов. На заседаниях кредитного комитета я сидел и слушал, что говорят умные люди; со временем я освоил всю центральную систему документации. Иногда меня посылали заменить кого-либо из отлучившихся сотрудников — мне было разрешено выдавать кредиты на суммы до двух с половиной тысяч долларов. В другой прекрасный день Симс сообщил, что переводит меня в новое отделение банка в Грин-Хиллз и назначает помощником управляющего. Несколько недель я занимался тем, что входил в контакт с каждым, кто вел в этом районе хоть какое-нибудь дело, и хотя привлечение клиентуры никогда не было моей сильной стороной, мне каким-то путем удалось заполучить чуть ли не всех местных предпринимателей. Симс прямо-таки сиял, просматривая счета новых клиентов.

В течение восемнадцати месяцев я следил за работой кассиров, открывал счета и выдавал кредиты. Во время рождественского ужина Симс, подняв бокал, произнес: "За твое здоровье, Хэмилтон. Слышал, слышал о твоих достижениях. Похоже, отделение в Грин-Хиллз у нас сейчас идет на первом месте".

Вскоре меня опять перевели в центральное отделение банка и посадили заниматься торговыми кредитами. Предельная разрешенная сумма неуклонно росла: пятьдесят, сто — и, конечно, в еще один прекрасный день, третий по счету, — двести пятьдесят тысяч! Дела шли более чем блестяще. Все это время я старался выделиться и на общественном поприще. Каждый четверг я проводил двухчасовые занятия в кружке при Организации юных бизнесменов. Компания, с которой мы были связаны, изготовляла лампы из старых кофейных мельниц, и однажды наш годовой отчет был отмечен призом в окружном конкурсе. На следующий же год одна наша девочка, которая настолько увлеклась работой кружка, что едва не вылетела из школы, отправилась на конгресс Организации, проходивший в Индианском университете, и вернулась со званием лучшего коммерсанта года. В аэропорту ее встречало телевидение, и я тоже был тут как тут. Помимо этого, я преподавал в Американском институте банковского дела. Студенты говорили, что мой курс "Основы банковских операций" хорош, "Деньги, кредиты и банковское дело" — еще лучше, а "Анализ финансовых отчетов" — лучше всех. В течение нескольких сезонов студенческая бейсбольная команда, которую я опекал, завоевывала звание чемпиона, а двое ребят из нее даже перешли в профессиональный спорт. Словом, я вовсю старался оправдать доверие Симса.