Разрушенные - Кристи Бромберг
— Мы предполагаем, от двенадцати до четырнадцати недель, — говорит она, и я зажмуриваюсь, пытаясь понять, что она сказала. Пальцы Колтона сжимают мои, и я слышу его сдержанный, но неровный вздох. Она ждет, пока все устаканится, прежде чем продолжить. — Из того, что мы можем сказать, у вас случился либо разрыв плаценты, либо полное предлежание в месте, где лопнули сосуды.
— И что это значит?
— К тому времени, как вас госпитализировали, кровотечение было настолько сильным и продолжительным, что мы можем только догадываться о причине. Мы предполагаем, что это было предлежание, потому что мы редко наблюдаем разрыв на таких ранних сроках беременности, если не было какой-то сильной травмы живота и…
Она продолжает говорить, но я не слышу больше ни слова, и Колтон тоже, потому что в одно мгновение он вскакивает с кровати, начинает ходить туда-сюда, тело трепещет от негативной энергии, а на лице застыла злость.
И мне намного легче сосредоточиться на нем и взрыве эмоций на его лице, чем на моих собственных. Мой ошеломленный мозг думает, что, если будет смотреть на него, то мне не придется взглянуть в лицо тому, что я чувствую. Мне не нужно задаваться вопросом, не слишком ли сильно я напирала на отца Зандера, и не из-за меня ли все это произошло.
Доктор Эндрюс с беспокойством в глазах смотрит на него, потом снова на меня, пока я рассказываю о событиях дня. Каждый раз, когда я упоминаю, что отец Зандера бил меня, я физически вижу, как растет волнение Колтона. Не знаю, как это отражается на Колтоне, не знаю, где именно витают его мысли и сколько еще он сможет вынести, и я много чего боюсь, потому что знаю, что чувствую.
— Это вполне могло стать причиной — спусковым крючком всего — что привело к выкидышу, — говорит она через несколько секунд.
Зажмуриваюсь на мгновение и заставляю себя проглотить комок в горле, в то время как Колтон бормочет себе под нос проклятия, он все еще беспокойно мечется, сжав кулаки. И я изучаю его, пытаясь прочесть эмоции, мелькающие в его глазах, прежде чем он останавливается и смотрит на меня.
— Мне нужна чертова минута, — говорит он, прежде чем развернуться и выскочить за дверь.
Слезы возвращаются, и я понимаю, что нахожусь в эмоциональном смятении, понимаю, что не могу мыслить ясно, в голове мелькает мысль, что Колтон злится на меня из-за беременности, а не из-за потери нашего ребенка. Я тут же отбрасываю эту мысль — ненавижу себя за то, что вообще об этом подумала — но судя по событиям последних нескольких недель и тому, через что мы прошли, я ничего не могу с собой поделать. А потом эта мысль приводит к тому, что столько всего вышло из-под контроля, и мне приходится уговаривать себя взять себя в руки. Что я не безразлична Колтону, что он не бросит меня из-за чего-то подобного. Заставляю себя сосредоточиться на ответах, а не на неизвестности.
И без задней мысли с моего языка срывается следующий вопрос и повисает в воздухе, до сих пор вибрирующем от гнева Колтона.
— Возможно ли… смогу ли я снова забеременеть? Смогу ли выносить ребенка?
Она смотрит на меня с сочувствием на стоическом лице, с губ слетает вздох, в глазах стоят слезы.
— Возможно? — повторяет она это слово и на мгновение закрывает глаза, покачивая головой из стороны в сторону. Она протягивает руки, берет мои ладони в свои и просто смотрит на меня. — То, что произошло не должно было быть возможно, Райли. — Ее голос срывается, очевидно, на нее влияют мое горе и неверие.
— Надеюсь, судьба не будет настолько жестока, чтобы сделать это с вами дважды и не дать другого шанса. — Она быстро смахивает падающую слезу и всхлипывает. — Иногда надежда — самое сильное лекарство.
* * *
Чувствую его еще до того, как открываю глаза, знаю, он сидит рядом со мной. Мужчина, который никого не ждет, терпеливо ждет меня. Мое тело тихо вздыхает от этой мысли, а затем сердце сжимается при мысли о маленьком мальчике, навсегда для меня потерянном — темные волосы, зеленые глаза, веснушчатый нос, озорная улыбка — и когда я открываю глаза, те же самые глаза, которые рисовало мне воображение, встречаются с моими.
Но его глаза усталые, измученные и озабоченные. Он наклоняется вперед и берет меня за руку.
— Привет, — хриплю я, ерзая от дискомфорта в животе.
— Привет, — тихо говорит он, пододвигаясь на край стула, и я замечаю, что его футболка сменилась больничным халатом. — Как ты себя чувствуешь? — Он прижимается поцелуем к моей руке, и я снова плачу. — Нет. — Он встает и садится на край моей кровати. — Пожалуйста, детка, не плачь, — говорит он, прижимая меня к груди и обнимая.
Качаю головой, чувствуя, как меня охватывает бешеная гонка эмоциональных перепадов. Опустошенная потерей ребенка — шанса, которого я, возможно, никогда не получу снова, несмотря на то, что вся эта ситуация представляла собой хоть какую-то возможность — и в то же время чувствую вину, облегчение, потому что, если бы я была беременна, куда бы это завело нас с Колтоном?
— Я в порядке, — говорю я ему, прижимаясь поцелуем к нижней части его подбородка, черпая силу из ровного пульса, бьющегося под моими губами, прежде чем откинуться на подушки, чтобы посмотреть на него. Сдуваю волосы с лица, не желая пользоваться рукой и разрывать наш контакт.
От эмоций его взгляд такой напряженный, челюсти стиснуты, губы поджаты, я смотрю на наши соединенные руки, чтобы мысленно подготовиться к тому, что мне нужно ему сказать, но боюсь его ответов. Делаю глубокий вдох и начинаю.
— Нам нужно поговорить об этом. — Мой голос едва слышен, поднимаю глаза, чтобы встретиться с ним взглядом.
Он качает головой — верный признак отрицания, готового сорваться с его губ.
— Нет. — Он сжимает мою руку. — Единственное, что имеет значение — это то, что ты в порядке.
— Колтон… — произношу лишь его имя, но знаю, он слышит мою мольбу.
— Нет, Рай! — он встает с кровати и вышагивает по небольшому пространству рядом, заставляя меня вспомнить о нем, переполненном чувством вины, вчера на обочине автострады. Это было только вчера? Чувство, что с тех пор прошла целая жизнь. — Ты что, не
