Разрушенные - Кристи Бромберг
Я — причина, по которой ей придется сделать выбор, который я даже не уверен, что хочу, чтобы она делала еще раз.
Я опускаюсь на стул рядом с ее кроватью и поддаюсь своей единственной слабости — потребности прикоснуться к ней. Осторожно беру ее безвольную руку в свои ладони, и хотя она спит и не знает, что я прикасаюсь к ней, я все еще чувствую это — все еще чувствую искру, когда мы касаемся друг друга.
Я люблю тебя.
Слова мелькают в моей голове, и я задыхаюсь, когда каждая часть меня восстает против слов, о которых я думаю, но не от чувств, которые я испытываю. Сосредотачиваюсь на гребаном разделении, отталкивая эти слова, олицетворяющие только боль, потому что я не могу позволить им сейчас испортить этот момент. Не могу позволить мыслям о нем смешаться с мыслями о ней.
Пытаюсь восстановить дыхание, слезы текут рекой, губы прижимаются к ее ладони. Сердце колотится, голова понимает, что она, возможно, взобралась на ту последнюю гребаную стальную ограду, открыла ее, как ящик Пандоры, чтобы все зло, навеки запертое внутри, могло улетучится и выйти из моей души, оставив только одно.
Чертову надежду.
Вопрос в том, на что, черт возьми, я теперь надеюсь?
ГЛАВА 31
В голове туман и я очень устала. Мне хочется просто снова погрузиться в это тепло. Ах, в нем так приятно.
И тут до меня доходит. Кровь, головокружение, боль, прямоугольные плитки на потолке, когда каталка проносится по коридору, предвещающие очередные слова доктора, которые я никогда не ожидала услышать снова. Открываю глаза, надеясь оказаться дома и надеясь, что это всего лишь дурной сон, но потом вижу аппаратуру и чувствую холод от капельницы. Чувствую боль в животе и засохшие соленые следы там, где на щеках остались дорожки от слез.
Слез, которые полились, когда я услышала слова, подтверждающие то, что я уже и так знала. И хотя я почувствовала, что новая жизнь меня покинула, подтверждение от доктора все равно было душераздирающим. Я кричала и неистовствовала, говорила ей, что она ошибается — ошибается — потому что, хоть она и вернула мое тело к жизни, ее слова остановили мое сердце. А потом чьи-то руки удерживали меня, пока я боролась с реальностью, болью, опустошением, пока игла капельницы не вонзилась в кожу и меня снова не поглотила тьма.
Держу глаза закрытыми, пытаясь почувствовать пустоту, эхом отдающуюся внутри меня, пытаясь пробиться сквозь туман неверия, бесконечного горя, которое я даже не могу осознать. Пытаюсь заглушить воображаемые крики, которые я слышу сейчас, но не слышала прошлой ночью, когда умирал мой ребенок.
По щеке бежит слеза. Я так потерялась в шквале чувств, поэтому сосредотачиваюсь на каждом из них по-отдельности, пока они медленно затухают, потому что я чувствую то же самое.
Одиночество. Увядание. Побег без всякой определенности, кроме неизвестности.
— И она вернулась к нам, — произносит голос справа от меня, и я смотрю на леди в белом халате с добрыми глазами — ту самую леди, сообщившую мне новость. — Вы были без сознания какое-то время.
Выдавливаю слабую улыбку, извиняясь за свою реакцию, потому что единственного человека, которого бы мне хотелось видеть, единственного человека, который мне нужен больше, чем кто-либо, здесь нет.
И я опустошена.
Знает ли он о жизни, которую мы создали? Частичке его, частичке меня. Он не мог справиться с этим и поэтому ушел? Меня начинает душить паника. Слезы текут по щекам, качаю головой, не в силах вымолвить ни слова. Как это возможно, что Бог оказался так жесток, сотворив такое со мной дважды в моей жизни — позволил потерять ребенка и любимого мужчину?
Я не смогу этого вынести. Не смогу вынести этого снова.
Слова продолжают проноситься в моей голове, скальпель горя режет глубже, вонзается сильнее, пытаюсь почувствовать хоть что-то, кроме бесконечной боли, несравненной пустоты, владеющей каждой частью меня. Хватаюсь за все, за что могу ухватиться, кроме острых лезвий горя.
— Знаю, милая, — говорит она, поглаживая мою руку. — Мне очень жаль. — Пытаюсь контролировать свои эмоции по поводу ребенка и Колтона — двух вещей, которых я не могу контролировать — и двух вещей, которые я теперь знаю, что потеряла. Грудь болит, когда я делаю вдох, который не удается сделать достаточно быстро. Пытаюсь проглотить эмоции, удерживающие воздух в заложниках. А потом думаю: будет легче, если я задохнусь. Тогда я смогу ускользнуть, спрятаться под покровом темноты и вновь онеметь. Вновь обрести надежду. Что я согнута, а не сломлена.
— Райли? — этой вопросительной интонацией она спрашивает все ли со мной в порядке, или же я собираюсь сойти с ума, как тогда, когда она рассказала мне о выкидыше.
Но я лишь качаю головой, потому что мне нечего сказать. Сосредотачиваюсь на своих руках, сложенных на коленях, и пытаюсь взять себя в руки, пытаюсь снова привыкнуть к одиночеству, к пустоте.
Когда я наконец немного успокаиваюсь, она улыбается.
— Я доктор Эндрюс. Я уже говорила вам об этом, но вы, вероятно, не помните. Как вы себя чувствуете?
Пожимаю плечами, дискомфорт в моем пустом чреве не сравнится с глубиной боли в моем сердце.
— Уверена, у вас есть вопросы, можем начать или вы сперва хотите подождать, пока вернется Колтон?
Он не бросил меня? Хватаю ртом воздух, комок в горле исчезает, и я могу выдохнуть, ее слова помогают частице надреза, сделанного скальпелем, болеть немного меньше. Она лишь наклоняет голову и с грустью смотрит на меня, а я чувствую, что она о чем-то говорит мне, не произнося ни слова. Но о чем? О реакции Колтона на известие? Я так боюсь встретиться с ним лицом к лицу, говорить с ним об этом после того, как знаю, какова была его реакция на взрыв от бомбы Тони, но в то же время по мне проносится вспышка облегчения от того, что он все еще здесь.
— Он
