Семья для чемпиона - Алекс Коваль
Да ждал не один, а в компании приятеля Ремизова, которого тот вызвонил сразу же после звонка Димы. Попросил приехать и присмотреть – во избежание всякого рода недопониманий со стороны руководства клиники. Ибо сидящий в приемном отделении четыре часа кряду ребенок – это ненормально. И это я еще не беру в расчет, что за окнами уже непроглядная ночь! Если бы не лояльный медперсонал, Димку бы уже давно за двери выставили.
Подумать только, он один уехал в другой город.
Один!
Первый порыв, когда сын позвонил и все выложил как на духу, был – накричать. Громко так и от души, не сковывая себя в выражениях и не подбирая слов! А какой матери бы это понравилось? Второй – запереть дома и лишить всего, чего только можно лишить ребенка в двадцать первом веке: кино, прогулок, друзей и гаджетов. На месяц. Нет! На год! Третий – рассмеяться. От души заржать в голос от ужаса и абсурдности ситуации! И только на четвертом меня отпустило. Мозг, утонувший в слезах, просох и заработал. И захотелось простого и элементарного – крепко сына обнять. Стиснуть, поцеловать и сказать, что я безумно его люблю. Что жизни без него себе не представляю. И если он и планирует в будущем творить подобные подростково-импульсивные глупости, как молча уехать на рейсовом автобусе из Москвы в Питер, то хотя бы предупреждать меня, черт бы его побрал! Чтобы я не поседела в свои тридцать два и не заработала нервный тик, дергающийся глаз и не свалилась с инфарктом. Потому что еще одного такого потрясения, есть вероятность, моя сердечная мышца просто не выдержит. Ее разорвет на хрен!
Вдох-выдох, Ава.
Как я и думала, Ярик нагоняет меня уже у дверей. Открывает, пропуская вперед. Я влетаю в светлый стерильный холл, в котором на удивление приятно пахнет. Не медикаментозными препаратами, как в обычных больницах, а лавандой. Зачем-то подмечаю для себя, что, должно быть, у них отличная система вентиляции, когда к нам подходит девушка в белом халате. Очевидно, администратор. Улыбается:
– Доброй ночи. Вы…
– Мы за сыном, – бросает Яр.
– А, о, тогда вам туда, – машет ладошкой куда-то вправо.
Мы, не дожидаясь более подробных разъяснений, сворачиваем в длинный коридор. Десять метров прямо, вдоль закрытых кабинетов с табличками. И оказываемся в большом пустом зале. Я оглядываюсь. Народу здесь немного. Поправочка – в двенадцать часов ночи его вообще нет! Только…
– Дима!
Сын открывает взгляд от телефона. Наверняка в какую-то игрушку рубился. На ноги подскакивает. Я с места срываюсь. Проскальзывая ботинками на плитке, подбегаю к своему чаду и в охапку сгребаю. Ощупываю, осматриваю с ног до головы. Руками, глазами – спешно проверяю, все ли с ним хорошо. Цел, здоров, не поранился? В щеки зацеловываю, волосы ерошу, обнимаю, обнимаю и обнимаю.
Димка бурчит, ворчит и вяленько вырывается. Неловко ему. Не любит он все эти нежности телячьи. Взрослый уже парень. А я чуть не умерла, блин! Я такого, такого себе нафантазировала, что ни одному режиссеру хорроров не снилось!
– Ну мам, мам, хватит, – протестующе упирается мой ребенок. – Со мной все хорошо, правда. Я же уже большой, ма. Перестань.
– Больше никогда так не делай! Понял меня? Никогда!
– Понял, – бурчит недовольно, а сам в глаза не смотрит. То в пол упирается, то в потолок. Стыдно. Знаю, чувствую. Но не за то, что молча уехал, а за то, что план его неожиданно медным тазом – обмороком Гордея – накрылся. Вовремя, да?
Подумать только – он все услышал. Все узнал. Морду этому недопапаше бить поехал. Уже до ледового добрался. Матч вовсю шел, когда он трансляцию на телефоне включил и узнал, что Гордея на льду вырубили. Увезли в бессознанке. Он за ним поехал. На что рассчитывал, на что надеялся – не понимаю! Ребенок. Ну какой же Димка еще ребенок! Сначала делает и только потом думает.
Я губы поджимаю и отступаю. Волосы со лба ладонью откидываю. Выдыхаю. Только сейчас немного отпускает: страх, паника, ужас, отчаяние. Отступают потихоньку, хватку щупальцев своих ослабляя. Уже не так душат.
И все равно в голове не укладывается!
– Привет, Кость, – здоровается Яр со своим приятелем.
– Здоро́во, Рем, – протягивает и пожимает руку мужа Константин.
Тоже хоккеист, полагаю. Высокий, спортивный, мощный мужик. Ничем по габаритам Ярику не уступающий. Вероятней всего, из команды Гордея? А в общем-то без разницы. Мир не без добрых людей.
Я киваю ему и улыбаюсь, насколько мышцы моего опухшего от тонны пролитых слез лица могут улыбнуться:
– Спасибо вам, Константин, что за сыном приглядели.
– Да без проблем.
– Че с этим? – машет головой в сторону палат Яр. – Болезным.
– Гордеем? Да все в рамках правил, мы вообще ни хрена не поняли. Силовой на нем провели. И не то чтобы удар был сильный, а он рухнул как подкошенный и отъехал прямо на льду. Ну скорая его быстренько на носилки и в больничку. Сейчас уже все в норме, пришел в себя. В регистратуре сказали, ничего критичного, но какие-то дополнительные анализы сдать придется.
– Ясно. Удивительно, что он вообще медкомиссию прошел и допуск получил, со своим-то «послужным списком».
– Так вот в том-то и прикол. Говорят, бортануть его хотели медики наши. Он договорился.
Яр небрежно отмахнулся, мол, его здоровье – его проблемы. А меня неожиданно изнутри лезвием полоснуло от неправильности. И не то чтобы я бывшего сильно жалела. Нет. Он сам сделал все, чтобы родной брат его не любил и не принимал. Но будто не по-человечески это. Что, если проблемы со здоровьем у Гордея куда серьезней, чем кажется?
Я машу головой, откидывая лишние мысли прочь.
– Ну что, малой, – переводит взгляд на Димку Яр, – накатался? – треплет по плечу. Не ругает, не выговаривает, не психует и не злится. Но Димку почему‐то это задевает. Он дергается. Исподлобья смотрит, как маленький дикий волчонок, готовый наброситься и покусать.
Я зависаю.
Это что еще за новости?
