Семья для чемпиона - Алекс Коваль
Я ужасная мать!
Я не заслуживаю такого сына!
И мужа такого, как Ярослав, я тоже не заслуживаю!
Я все только порчу!
Я стискиваю челюсти и поднимаю глаза к потолку. Я не буду плакать. Не сейчас. Делаю глубокий вдох через нос. И выдох через рот. Сердце колотится в груди, как сбрендивший барабан. Бьет прямо по нервам. Слышу:
– Продолжаем молчать? По-хорошему не понимаем? Отлично. Значит, так, парни, если вы сейчас же не начнете говорить, то я вас обоих дисквалифицирую на ближайшие игры. Будете своими горящими задницами скамейки полировать до зеркального блеска, пока языки не развяжутся. Ну?
– Но я-то тут при чем?! – вспыхивает Виктор, покрываясь багровыми пятнами от возмущения, но тут же затыкается, очевидно, понимая, как жалко звучат его слова.
Димка сидит, как воды в рот набрав. Для меня его молчание как пощечина. Не расскажет он. Даже ценой дисквалификации – не расскажет. Мой упрямый мальчик. Чтобы меня не расстроить. Чтобы слабость свою не показать. Будет держать в себе до последнего.
Я поджимаю губы, которые начинают дрожать, и нервно растираю переносицу, когда слышу низкие вибрации ровного голоса Ремизова:
– Хоккей – командный вид спорта, парни. А ваши истерики ни к чему хорошему коллектив не приведут. Вы уже достаточно взрослые, чтобы это понимать. Либо вместе, либо никак. Подумайте хорошенько, что для вас важнее: ваше бычье упрямство или общий успех команды? Если у вас есть друг к другу какие-то претензии и нерешенные вопросы, давайте решать вместе. Сейчас, парни.
Ребята не произносят ни звука.
Зато рыжеволосая, не стесняясь в выражениях, переходит на гнусавый фальцет:
– Мой сын никогда бы не полез в драку первый!
Я бросаю на нее взгляд, вздергивая бровь. Ой ли?
Интересно, их семье нимб не натирает?
– Это все их семейка виновата! – дергает подбородком в нашу сторону. – Их сына и дисквалифицируйте, мой Виктор здесь ни при чем. А лучше вообще уберите Фомина из команды, до этого года и до его появления у нас все было спокойно. Если надо, я коллективную жалобу оформлю с подписями всех родителей детей из команды!
Ах ты ж… кошка плешивая!
Ну все!
Я сжимаю кулаки и резко дергаюсь в сторону рыжей, в красках представляя себе, как я сейчас, совершенно не по-взрослому, выколю ей глаза и натяну веки на задницу! Яр не дает свершиться членовредительству. Он вскидывает руку и ловит меня за куртку. Отодвигает себе за спину, прокатывая ботинками по полу. Удерживает, едва поморщившись от боли в ребрах.
– Ава, ты совсем с катушек слетела? Перестань!
– Пусти меня! Дай я ее прибью! – брыкаюсь, отбивая его руки.
Он держит. Крепко. Я психую и дергаюсь. Ремизов зыркает в мою сторону так, что позвоночник обдает холодом. Хочется огрызнуться, наорать, закатить скандал! Но здесь не время и не место, и какая-то самая мизерная разумная часть меня заставляет буйную Аву заткнуться. Тем более, убедившись, что я стою на месте, Яр не менее грозно расстреливает взглядом мать Виктора и кидает:
– Поосторожнее со словами.
– Все они в подростковом возрасте до поры до времени ангелы, но в драке всегда виноваты оба, – поддакивает Трофим Сергеевич. – Один начал, второй ответил. Ни один из них не является белым и пушистым, как бы вам, родителям, ни хотелось верить в обратное.
– Это их задиристый возмутитель спокойствия! – кидает рыжая.
– Наш, по крайней мере, воспитан, – рычу я, – держит свой язык за зубами и не сует свой любопытный нос в чужую жизнь!
– Мам? – удивленно выдыхает Димка. – Ты как…
– Ава, что происходит? – рычит Яр. – Ты что-то знаешь?
– Пацаны, – хохотнув, выдает Кирилл Александрович, – в ваших же интересах немедленно заговорить, пока, последовав вашему примеру, еще и ваши матери не подрались, – замечает, откровенно потешаясь над нами.
– Ну все, хватит! – не выдерживаю я. – Не хотят они говорить, значит, и не надо. Балаган какой‐то. Пошли, Дима, – киваю сыну, понимая, что не будет мой ребенок ничего рассказывать, выставляя личные проблемы напоказ. Не в его это характере. И я не могу его за это винить. И ругать его за драку я тоже не могу.
Сын встает со стула, бросая на меня полный решимости взгляд. Я хватаю его за руку и пулей вылетаю из тренерской, напоследок от души долбанув дверью. Слышу летящее в спину от Ярослава:
– Ава!
До по хрену.
Ему меня не понять.
Никогда не понять!
Взбешенной фурией я лечу до самого выхода из Ледового дворца, таща за собой и Димку. На глазах шоры. В глазах пелена. У меня есть цель – убраться отсюда как можно дальше, пока не натворила еще больших глупостей. Пока у сына еще есть возможность вернуться в команду и, моими стараниями, его оттуда не поперли окончательно.
Я и здесь чуть все не испортила…
Я отвратительная мать. Я все делаю неправильно. И решения у меня косячные. И воспитывать я не умею. И вообще я так сильно устала от неопределенности: что в сердце, что в голове – хоть волком вой. Устала от угроз и проблем, которые валятся на мои плечи в последнюю неделю, как из рога изобилия. Их так много на меня одну. Я устала жить, не имея никакой уверенности в завтрашнем дне! Я больше так не хочу. И не могу…
И это была только крошечная стычка в масштабах грандиозного скандала, что ожидает меня и моего ребенка, если Гордей откроет свой поганый рот. Один ребенок или десятки тысяч фанатов хоккея в целом и Ремизова в частности – всем морду не набьешь и пасти не заткнешь.
Я не смогу…
Я не выдержу. Не вывезу. Я останавливаюсь посреди пустой парковки, с топотом выпуская сквозь стиснутые зубы беззвучный рев. Щеки обдает морозным воздухом. Глотаю его ртом, набирая полные легкие, пока их не начинает покалывать. Ветер пробирает до костей. Пробираясь под свитер, вызывает крупную дрожь. Она охватывает все тело и мягко бьет по коленям.
Слышу виноватое:
– Мам, ты чего так сильно расстроилась? Ну подрался и подрался, с кем не бывает…
– Да много с кем, Дим!
