Семья для чемпиона - Алекс Коваль
Я качаю головой, отрицая сам факт того, что Гордей может говорить серьезно. Не может человек быть настолько гнилым, чтобы ударить по собственному ребенку. По своей плоти и крови! Не в моем мире. Не в моей системе человеческих координат!
И тем не менее я спрашиваю:
– Ты же понимаешь, что удар прилетит сразу в обе стороны?
– Мне не привыкать. Мое имя регулярно втаптывают в грязь. А вот сыну твоему каково будет, как думаешь? Когда пойдут слухи. Когда начнут шептаться за спиной и проклинать, глядя в глаза. Когда весь мир узнает, что его мать залетела от младшего брата, а спустя тринадцать лет залезла в койку к старшему, чтобы повыгодней пристроить ребенка в суровом мире большого спорта, где все решают бабки и связи. Там пустить слушок, тут пустить слушок. И вот уже в раздевалках пойдут притеснения и разговоры о том, кто и какое место в какой команде заслуживает. Ох как ярко можно развернуть эту историю с вашим браком. Вы собственными руками дали мне настоящий карт-бланш!
– Ты просто больной ублюдок…
– Не убедил? Ладно, а так? Если я скажу, что очередного скандала карьера твоего мужа просто не переживет?
– Хватит!
– Я могу устроить разборки таких масштабов, что коньки на гвоздь наш дражайший Ярослав повесит досрочно и с позором. Ни одна захудалая команда его клюшки подавать не возьмет, а уж про тренерский пост вообще молчу! Думаешь, он сильно обрадуется, лишившись дела всей своей жизни с твоей подачи, фигуристочка? Сомневаюсь. Я смешаю всю вашу распрекрасную семейку с таким дерьмом, что за всю жизнь не отмоетесь. Вот теперь скажи мне, ты готова к этой войне, Ава? Силенок-то хватит со мной тягаться?
Глава 39
Аврелия
Я впадаю в тихий ужас. Мое сердце колотится так часто и быстро, что рискует пробить грудную клетку и свалиться прямо к ногам потоптавшемуся по нему тринадцать лет назад мужчине, которого при всем моем благородстве мужчиной язык не поворачивается назвать.
Я пытаюсь совладать с волнами накатывающих чувств: паники, страха, отвращения и неизбежности. Пытаюсь найти в себе хоть какую-то внутреннюю точку опоры и… не нахожу. Пусто! Будто бы все, что успокаивало и поддерживало меня последние годы, с треском рухнуло, погребая меня под острыми обломками разрушенного счастья. Будто бы все хорошее исчезло и остался только Гордей со своими гребаными угрозами на повторе, бьющимися в ушах в такт пульсации крови. Невыносимо!
– Ты этого не сделаешь, – выдыхаю. – Ты блефуешь!
– Хочешь проверить? – взлетает темная бровь.
Я обхватываю ладонью шею. Растираю. Дыхание спирает. Делаю последнюю попытку вразумить бывшего, говоря ровно настолько, насколько позволяют остатки моего потрепанного самообладания:
– Он твой ребенок.
– Не-а.
– Твой, Гордей! Ладно я. Тебе плевать на меня. Но они! Нет, – качаю головой, – нет. Ты не плохой человек. Да, ты запутался. Да, ты злишься. Но ты не настолько мерзавец, чтобы уничтожить собственных брата и сына! Я знаю…
– Ты сильно во мне ошибаешься. Как ты сказала, Дима не мой. Он мне чужой пацан, которого я знать не знаю, а в силу родной крови я не верю, уж прости, – пожимает плечами эта сволочь, стреляя непоколебимой решимостью во взгляде. – А с Ярославом мы никогда крепкой братской любовью связаны не были. Сладкое чувство победы в данном случае пересиливает крохи живущей во мне совести. Так что да, я сделаю это. Даже не сомневайся. Я устал быть его тенью, Ава. Тебе этого не понять!
– Это же просто банальная зависть, почесав которую, ты ничего не добьешься!
– Я добьюсь справедливости, милая. Для себя.
– Да какой, на хрен, справедливости?! О какой ты говоришь справедливости, когда ты просто загоняешь нас троих в тупик без права выбора! Что?! Что ты хочешь, чтобы я сделала?
– Я уже сказал: старшему все в этой жизни дается слишком легко. Пора бы подрезать ему крылья и малость заземлить.
– И как ты себе это представляешь?
– Развод.
Я издаю истеричный смешок. Еще. И еще один. Пока не понимаю, что на лице моего визави ни один мускул не дрогнул. Что? Не может же он говорить серьезно?
– Он ничего не даст, – сиплю севшим голосом. – Наш развод не станет для Ремизова ударом. Ты идиот, если думаешь, что мы настолько важные в жизни твоего брата люди.
– А ты какой была наивной, такой и осталась. Неужели ты действительно не видела, как сильно он втрескался в тебя тринадцать лет назад? Такие чувства не умирают, фигуристочка. Поверь мне, братишка будет в бешенстве, когда я отберу его любимую игрушку. Снова.
– Я не игрушка!
– Ключевое тут совершенно другое слово, милая.
…будет в бешенстве, когда я отберу его любимую игрушку… снова.
Да, не одно. Их целых три, на которые Гордей расставил акценты.
Любимая…
Отберу…
Снова…
Я беззвучно вою от холода, невидимым хлыстом полоснувшего по спине. Вся жизнь проносится перед глазами, как разноцветные картинки в детском калейдоскопе, когда я понимаю, насколько масштабно я… сглупила. Я не просто наивная дура. Нет. Я хуже! Я недальновидная идиотка, которая поверила расчетливому негодяю! Которая повелась на приторные речи. На нарочитую небрежность и наигранную открытость. Которая отдалась первому же улыбнувшемуся мальчишке просто потому, что не верила в саму возможность того, что такой, как Ярослав, мог влюбиться в такую, как я! Маленькую. Скромную. Тихую. Неприметную Аву.
А он мог…
И влюбился.
А я тупица! Для Гордея уже тогда это была всего лишь месть. Игра. Жестокая и извращенная своей безжалостностью игра, которая вылилась в такие невообразимые последствия, как ненужный ему ребенок. Мой! Мой ребенок – результат вышедшей из-под контроля мести.
Господи…
Дима не должен об этом узнать. Никогда!
Я закрываю глаза и растираю ладонями лицо. Оно горит. Пальцы дрожат. Я цепляюсь ими за волосы. В груди давит. Не вздохнуть. Не-на-ви-жу! Как же сильно я ненавижу! Его. Себя. Наше прошлое. И эту суку судьбу – не-на-ви-жу! За что она так?!
– Дошло, смотрю, – звучит убивающий своей жестокостью смешок.
– Ты ошибаешься, Гордей, – непонятно откуда беру в себе силы протестовать. – Я никогда не была для него той, кем ты думаешь, – блефую. – Ты просчитался тогда и обманываешься сейчас.
– Для вас же и лучше. Тогда развод совершенно ничего вам не будет стоить. Просто очередной поход в ЗАГС. Обещаю прислать поздравительную открытку, – натягивает улыбку настоящего безумца Гордей, отступая. – Подумай об этом. Даю тебе пару дней, милая. Потом взрываю бомбу.
– Я не буду этого делать! – стискиваю зубы. – Не буду, слышишь?!
– Я тебе наберу, – прикладывает пальцы к уху Гордей, очевидно, вовсю
