Счастливы вместе - Мари Соль
— Русалочка, ты чем-то расстроена? — трётся Левон о мою покрасневшую щёку.
Я у него и Русалочка, и Ариэль, и Незабудка, потому, что «забыть не могу». Вот только Марго, Маргаритка называть себя запрещаю! Так называл меня Окунев. Так можно только ему.
— Да так, пациентки тяжёлые. Все норовят сделать аборт, — отвечаю, ища свои трусики. Нахожу на полу. Зацепились за ножку стола. И решаю засунуть их в сумочку. Не надевать же теперь!
— Ты не сможешь их всех убедить, моё солнце, — Левон благодарно целует меня, — Но попробовать стоит.
— Одну убедила не делать, — вздыхаю. Конечно, опять вспоминаю про Зою. Вот именно ей стоит сделать аборт. Хотя… Зачем уж теперь? Пусть рожает.
— Вот видишь! — смеётся Левон, поправляет одежду.
Я ныряю ладонью под полу рубашки. Мешая её застегнуть. Поросшая волосом грудь, как ковёр, шерстяная и мягкая. Так охота заснуть у него на груди. И проспать там всю ночь. А наутро проснуться, увидеть его, ещё сонного, тёплого. Прижаться неистово, дать ему повод себя отлюбить…
— А у тебя что нового? — я поправляю ворот его рубашки, убираю свои волоски.
Левон усмехается. Он переоденется, знаю! Перед тем, как домой идти, всегда надевает другую одежду. Ведь у жены волос тёмный. Не хочет расстраивать. Не то, что мой Окунев. Вообще не стыдится домой приносить. Ни чужие волосья, ни запах…
— У меня, — отвечает Левон и вздыхает.
— День тяжёлый? — пытаюсь понять.
— Можно и так сказать, — ласкает он взглядом. Глаза неторопливо скользят по лицу, а пальцы затем повторяют маршрут, — Рит? — произносит.
Мне чудится далее, что-то подобное: «Рит, выходи за меня?». Я уже готова ответить ему. Заблаговременно дать положительный ответ. Я готова! Я так долго жду…
— А? — улыбаюсь. Дышу его терпкостью, горечью, страстью пропитанных близостью тел.
Левон опускает глаза:
— Тамара беременна, — и мир обрывается в тот же момент.
— Что? — губы шепчут беззвучно. А мозг не способен принять эту новость всерьёз.
— Я недавно узнал. У неё уже два с половиной, — вздыхает Левон.
— Месяца? Два с половиной месяца? — сама не замечаю, как рука под рубашкой, недавно ласкавшая, крепко вцепляется в гущу волос на груди у Левона.
Он болезненно кривится:
— Рита, прости! Я не знал.
— Ты не знал? — я пытаюсь его оттолкнуть. Только он неподвижен.
— Рита, родная! Прости! Ну, прости. Просто… Так получилось, — настойчиво шепчет мне в губы, пытается снова приникнуть к ним.
— Нет! — как могу, я противлюсь. Сумев оттолкнуть, выползаю, встаю в полный рост. Правда, в моём случае быть вровень с ним всё равно не получится, — Ты же сказал, что не спал с ней? Как получилось?
— Не спал, — отвечает Мамедов и трёт переносицу.
— Так значит…, - во мне брезжит лучик надежды, — Значит, ребёнок не твой?
— Прекрати! — осаждает меня. Да так резко, что я почти ощущаю физически боль этих слов, — Это исключено! Этого просто не может быть, ясно?
— Чего? Думаешь, ты можешь ей изменять, а она тебе нет? — то же самое я говорила и мужу. В своё время. Когда он пытался понять, с кем я сплю.
— Прекрати, — уже тише, но оттого только злее звучит это слово в его исполнении. Левон закрывает глаза, — У нас было. Я помню тот раз. Мы пришли из гостей, и…
— Нет! — зажимаю я уши, — Я не хочу это слышать!
Как больно! Ну как же мне больно. Словно он изменил мне с женой.
— Рит, — приближается он, — Это было всего лишь однажды. Вероятно, она подгадала так, чтобы…
— Нет! — повторяю я громче. Левон закрывает мне рот поцелуем. Вцепляется, требует, рвёт на себя.
Я, извернувшись, кусаю его за губу. Раз не могу причинить ему боль равносильную словом, то буду кусать.
— Рита, Риточка, цветочек мой милый, — невзирая на кровь, продолжает шептать, — Ну, прости! Ну, прости, умоляю тебя.
Я слабею и жмусь к нему, словно лишённая всяческой воли тряпичная кукла:
— И что же теперь? Она будет рожать?
— Я не позволю ей сделать аборт, — отвечает Левон. Его голос я слышу сквозь ткань. Он звучит у него в грудной клетке. Отзывается болью во всём моём теле. Вот бы и мне так сказал кто-нибудь…
— Значит, ты её любишь, — подвожу я итог.
— Да не же! С чего ты взяла? — он хватает в ладони лицо, смотрит прямо в глаза, — Я тебя люблю, слышишь, тебя.
— Но она же родит, — отвечаю ослабленным голосом, — Значит, ты никогда… не оставишь её.
— Я уйду! Я оставлю. Но мне нужно время, — пытается он отыскать «тайны лаз». Только его забросало камнями. И в этой пещере теперь я одна…
— Ты никогда не оставишь её, — я беру его руки в свои, подношу их к губам, — Просто я не позволю.
Он мне шепчет какую-то глупость! Про то, как не сможет с ней быть против воли. Как любит меня и мечтает о том, что уйдёт. Когда-нибудь, скоро. Я так думала раньше. Но только не в этот момент нашей жизни. Когдавсё устроилось так. Против нас.
Он не сможет уйти. А даже если и сможет, то для меня перестанет быть тем, в кого я влюбилась. Кого я люблю до сих пор! Даже спать с ним теперь не смогу. Просто зная — Тамара беременна. У него скоро будет ещё один сын, или дочь. От жены.
«Он переспал с ней», — и боль неожиданно резкой волной накрывает меня, вынуждая попятиться.
— Знаешь что? Тебе лучше уйти, — говорю, отвергая объятия.
Мамедов машет головой:
— Рита! Прошу, не отталкивай. Я же просто хотел быть откровенным с тобой. Я не мог умолчать.
«Откровенным», — рассерженно думаю я. Если бы ты хотел быть откровенным, ты бы сказал мне, что спишь с ней. А может быть, ты говорил? Просто я не услышала! Я так хотела поверить, что ты с ней не спишь.
— Я просто хочу побыть одна сейчас, — закрываю глаза, — Имею я право на это?
— Ну, конечно, имеешь, — утешительно шепчет Левон, — Я уйду. Только, Рит… Мы не договорили, да?
Я усмехаюсь:
— Конечно. Обсудим потом.
Про себя добавляю: «И пол, и анамнез, и прочее».
Когда он уходит, не с первой попытки. Зажав свою совесть в узде. Я подхожу к умывальнику…
Зеркало смотрит обличием женщины. Вот она, я! Маргарита Бузыкина. Врач-гинеколог, со стажем. Мать двух детей. И жена и любовница. Только что, почему-то решившая, якобы жизнь подарила ей шанс.
— Стареющая, никому ненужная баба, — говорю я себе.
