В этот раз в следующем году - Элисон Кент
— Мне это подходит. Но не всем.
Не подходит для тех, кому нужны деньги. В которых, как она поняла, он не нуждался.
— Ты упоминал объезды. Очевидно, что не в больнице.
— На горе, — он снова искоса взглянул на нее.
— И провожу за этим делом большую часть времени, которое тебя так интересовало.
— У тебя так много пациентов?
— Дело не в количестве пациентов, а самих объездах.
— Как это?
Он замялся на минуту, наверное, жалея о том, что спас её, такую болтливую.
— Многие из обитателей не выходят из дома, они не всегда больны, просто не имеют такой возможности. Кто-то просто не хочет, но все еще нуждается в помощи. Большинство из них знали моего отца, и позволяли ему помогать им, поэтому они доверяют мне в тех вопросах, в которых не доверились бы социальному обслуживаю.
Теперь она это поняла.
— По этой же причине у бабушки такой огромный сад, что одной не съесть весь урожай. Она печет десятки буханок хлеба, и всегда делает в два раза больше запеканок и замораживает их для экстренных случаев.
— Я знаю, — сказал он и допил пиво. — Она просит меня доставить их, когда не может выйти.
От его слов ей стало неловко, и по спине пробежала дрожь.
— С ней все хорошо? В смысле, мне не стоит об этом беспокоиться? Она никогда не жалуется, ты же знаешь. И сомневаюсь, что она бы мне сказала, если бы её состояние серьезно ухудшилось.
— Не о чем беспокоиться. Она здорова как лошадь. За словом в карман не полезет.
Он встал на ноги, помахал пустой бутылкой, держа ее за горлышко.
— Сейчас вернусь.
Такие клише о психическом и физическом здоровье заставили Бренну задуматься об эмоциональном состоянии Доноты.
Они разговаривали два-три раза в неделю. Иногда больше. Ничего необычного не происходило в ее жизни.
За исключением одного.
Диллон вернулся с двумя бутылками пива и поставил её пиво на стол, когда она показала ему недопитую бутылку.
— Она рассказала тебе, что я собираюсь ехать в Африку.
— Да, рассказала, — сказал он и присел.
— И ты не одобряешь это.
— Я так не говорил. Не мне судить.
— Тебе и не нужно было.
Он повернулся к ней, согнув ногу в колене на диване, и посмотрел на неё. Он заглядывал прямо в душу, его глаза ярко блестели от света огня. Они не были карими, как она сначала подумала, а золотисто-серыми, и они смотрели так, как она и хотела, чтобы на неё смотрели.
Он посмотрел вниз на свою бутылку, а затем вновь встретился с ней взглядом, перед тем как заговорить.
— Я не говорю, что ты делаешь что-то неправильно. Я думаю, что тебе будет намного тяжелее оставить ее одну здесь.
Бренна боролась с желанием вскочить на ноги, уйти из комнаты и убежать от его слов, в которых слышалось явное обвинение. В каком-то роде такая защитная реакция доказала бы, что он прав. Она уже в самой взрастила в себе вину, печаль.
Желание быть в объятиях бабули, чувствовать запах ирисок и роз.
— Я не оставляю её. Я делаю в точности, как поступила она — записалась добровольно, когда познакомилась с дедушкой. Он был врачом, ты же знаешь.
— А она была медсестрой. Она мне рассказывала.
Опять, он все о них знал.
— Мои родственники поступают сейчас точно так же. Я просто иду по семейным стопам, и делаю это с её благословения.
Он кивнул, его взгляд вновь устремился на огонь.
— Мой отец дал мне точно такое же благословение, когда я бросил практику и завербовался.
— И в итоге ты знаешь из первых уст, на что похож такой выбор карьеры.
Несколько секунд прошло перед тем, как он ответил,
— Я так же знаю, как тяжело быть в семи тысячах миль, когда у отца остановилось сердце.
Злость начала закипать у неё в крови, но она молчала, не понимая, что стало причиной таких эмоций: его слова или то, что мечта всей ее жизни забирала ее от бабули. Та самая мечта, которая лишила её родителей.
Её не беспокоил их отъезд. Ей было восемнадцать, и она была независима. Тогда она была в порядке, но сейчас…
Или не была?
— Мне жаль, что так произошло. Между вами.
Диллон пожал плечами, сделал большой глоток из бутылки, ничего не сказав.
— По крайней мере, я не буду в зоне боевых действий.
— А условия для жизни и здоровья в том месте, куда собираешься? Это другой вид войны. И ты будешь сражаться с этим в восьми тысячах миль от дома.
Значит, её дополнительная тысяча миль имеет разницу?
— Я живу в четырёх часах езды от нее сейчас. Если её сердце остановится, я уже буду слишком далеко от неё. Также, если бы ты до сих пор вел медицинскую практику в Штатах, вместо того чтобы спасать жизни заграницей…
Она остановилась. Его жизнь её не касалась. И то, что ему хуже, не заставит её почувствовать себя лучше. Это неправильно и грубо.
Он сел прямо, поставил локти на колени, руки между ног держали бутылку пива, а голова была опущена вниз.
— Я говорил себе это же дюжину раз. Я не знаю, почему это не помогает.
Она подумала о своей внутренней борьбе, о том, чтобы оставить бабушку. Затем осознала, что это касалось не только нее. Что Диллон Крейг, солдат, воин, доктор, спасатель, разделил её сомнения.
Поставив остатки пива на стол, она поднялась на ноги. С неё хватит на сегодня. Хватит сомнений, хватит переживаний, хватит позволять вине побеждать. Хватит расстраивать этого столь щедрого хозяина, потому что у неё до сих пор были сомненья.
Возле двери спальни она обернулась.
— Может дело не в милях. Может дело в неуверенности, что мы правильно поступаем.
Прошло много времени после того, как она зашла в спальню, а Диллон все еще сидел перед огнем, думая о том, что она сказала.
О выборе. О правильных поступках.
Он без всяких сомнений знал, что служить своей стране — это был зов, на который нужно было откликнуться. Он никогда не видел такой гордости в глазах своего отца, как когда он стоял с остальными членами семей, отправлявших их на войну.
Бренна была права. Дело было не только в милях, но и в выборе. И он сделал его, пока был в Афганистане, выбор, который имел последствия, с которыми ему придется жить всю оставшуюся жизнь.
Ни у кого не получилось оставить это позади. И ни у
