Укрощение рыжего чудовища - Дарья Волкова
– Сима, Симочка, да ты что…
У Серафимы Андреевны дрожали побелевшие губы, тряслись пальцы, которыми она вцепилась в ворот рубашки мужа. Самойлов выглянул за дверь и громко закричал:
– Маришка! А-а, это ты, Рита! Сердечного чего-нибудь, сюда, в вип, живо!
Постовая сестра бегом сорвалась с места.
Серафиме Андреевне оказали помощь, и она пришла в себя, щёки у нее порозовели. Муж и сын хлопотали вокруг нее. Глеб Николаевич вспомнил о делах и собрался уходить. Тихим теперь точно надо было побыть узким семейным кругом. Но от двери Самойлов обернулся и произнёс, глядя в глаза Тихону:
– Ты подумай над тем, что я тебе сказал, Тихон. И дай знать, что решил.
– А тут и думать не о чем.
Упрямый взгляд из-под нахмуренных бровей показался Самойлову странно знакомым.
– Я понимаю, что у вас, Глеб Николаевич, обо мне не самое лестное мнение сложилось. Но у меня и в мыслях не было винить… – Тихон негромко кашлянул. – Обвинять вашего сына в случившемся. Во всём виноват я сам.
Заведующий спокойно кивнул.
– Рад такому решению. Ну, тогда всего хорошего. – Он взглянул на наручные часы. – До конца посещений осталось двадцать минут. Хотя впрочем… Если что, то скажете, что я разрешил. Ну и вип, опять же.
Самойлов аккуратно прикрыл за собой дверь и пошёл по коридору отделения в сторону своего кабинета. Что-то утомили его Тихие, прямо до чрезвычайности, своими откровениями. А странно всё же, что ему за всё время никто не позвонил. Вот чудо чудное.
Варя взяла телефон.
– Приветствую тебя, дщерь.
– Привет, пап, – рассмеялась она. – Ты можешь свободно говорить? Проверка закончилась?
– Да прямо! – вздохнул отец. – Эти пока всю кровь не выпьют, не угомонятся. Я тебе с отчётом звоню.
– С каким отчётом? – опешила Варвара. В чем ей отец может отчитываться?
– Твоего ненаглядного я перевёл из реанимации в вип-палату, разместил со всеми удобствами. Состояние у него стабильное.
– Он не мой!
– В каком смысле «немой»? – изумился отец. – Ничего он не немой. Говорил сегодня столько, что слушать – не переслушать. Пока с отцом мирился – прямо соловьём разливался.
– В том смысле, что он мне никто! – Варя удивилась. – Как «мирился»? А они что, с отцом в ссоре были?
– О, да ты о своём поповиче, я смотрю, ничего не знаешь, – хмыкнул Самойлов-старший. – Там не то, что ссора, там такая драма семейная, хоть кино снимай, хоть книжку пиши. – И с внезапным воодушевлением добавил: – Рассказать?
– Не надо! – сказала Варя, и тут же пожалела о своих словах, но упрямо продолжила: – Ничего о нём не хочу знать. Ни-че-го!
– Ладно, – на удивление покладисто согласился отец. И вдруг внезапно строго спросил: – Ты мне тогда скажи, что у тебя с квалификационной работой? Готовишься?
Варя вздохнула. Она точно знала, что такая резкая смена темы разговора означала только одно: отец пришёл к каким-то выводам. А если папа пришёл к выводам, то с этих выводов его бульдозером не сдвинуть. И шут его знает, хорошо это или нет. Знать бы, что за выводы. Варя еще раз вздохнула и принялась отчитываться о проделанной работе.
Действие тринадцатое
Провинциальная труппа показывает столичным звёздам, как надо играть.
Из авторской суфлёрской будки, с восхищением: «Во дают коломенские!»
Самойлов прописал Тихону упражнения для скорейшей реабилитации.
Выписывать его заведующий не торопился из-за довольно сложной пластики сосудов, хотел еще понаблюдать в динамике, как себя поведут рука, голова и сердце. А что тут смотреть? Рука не слушалась, голова пухла, а сердце ныло.
Тихон с шипением выдохнул и сердито уставился на левую ладонь. Рука как не своя. Хорошо, что левая. Хотя Глеб Николаевич говорил, что правая рука быстрее бы восстановилась из-за вынужденной нагрузки – для правши, разумеется. Тин попробовал в очередной раз выполнить упражнение и негромко выругался.
– Ай-ай-ай, – раздался за спиной насмешливый голос. – Распивать алкогольные напитки, курить и нецензурно выражаться в отделении запрещено.
Тин резко обернулся. Поморщился от боли в плече. И раскрыл рот от удивления. В дверях палаты стоял здоровенный рыжий борец-вольник, детский хирург и Варин старший брат в одном лице. Николай был облачен в белый халат, а в руке держал полупрозрачный пакет с ярко-оранжевыми апельсинами. Удивить сильнее было сложно.
– Здорово, – невозмутимо кивнула молодая копия заведующего «травмой» и шагнула в палату. – Как ваше ничего, Тихон Аристархович?
– Привет, – растерянно ответил Тин. Проследил взглядом за апельсинами, пристроенными на холодильник. И понял, что совершенно не знает, что сказать. И почему-то заволновался.
Варин брат сел на стул и кивнул, приглашая к нему присоединиться. Тихон стянул со спинки кровати полотенце, промокнул вспотевшие шею и лицо и устроился на краешке постели.
– Как рука? – деловито, как ни в чем не бывало полюбопытствовал Николай, практически с отцовскими интонациями.
Тин решил попробовать ничему не удивляться.
– Нормально. Разрабатываю потихоньку.
– Слышал я твоё «потихоньку», – усмехнулся Самойлов-младший.
– Ну… трудно бывает… иногда. – Тихон все-таки решил задать по сути закономерный вопрос: – Чем обязан высокому визиту? – И поморщился от едкости своего вопроса. Не то хотел сказать. Не так. Разволновался.
– А я это… – Николай вздохнул, поскрёб в затылке. – Ну, в общем, это… Извиниться пришёл.
Не удивляться не получилось. Челюсть бы поймать успеть.
– Извиниться? За что?
– Как «за что»? – вполне искренне удивился Варин брат. – За то, что чуть не прибил тебя.
– Ты извиняешься за то, что попытка вышла неудачной?
– Нет! – рявкнул Ник. Трудно у них разговор начался. Но Николай твёрдо решил поговорить. Потому и пришёл, хотя несколько дней настраивался на этот визит.
– Слушай… – вздохнул Тин. Ему тоже было неловко за свои слова. Не то он говорит, совсем не то, что хочет. – Мне твой отец уже всё объяснил. Что я всё это время после ранения по лезвию ножа ходил, с пулей возле артерии. Так что если бы не ты…
– А ты о ней не знал? – перебил Николай. У него проснулся профессиональный интерес. – Вообще не знал?
– Нет, – покачал головой Тин.
– Как такое может быть?
– Меня же не в больнице оперировали.
– А где? – опешил Николай. – А… как?
– А вот так, – невесело усмехнулся Тин.
Ник вспомнил свою эфиопскую практику и кивнул. Да, может быть и по-разному, и так, в том числе.
– И тебя ничего не беспокоило? – Ник
