Преподаватель - Марго Лурия
Телефон молчал, на экране не мелькали сообщения, ибо старая школа не любила изъясняться по переписке, впрочем, девушка это разделяла. Распустив волосы, бережно прикрывающие от недоброжелательного мира, и собрав в аккуратную стопку учебники, Джейн отправилась в кампус на лекцию по литературе. Стылый ветер раздувал локоны в разные стороны, отчего приходилось придерживать пряди, скрутив их и намотав на ладонь. Улицы пахли весенней свежестью, когда девушка, поправляя маску, вдыхала попадающий под неё поток воздуха. По бокам зоны видимости беспокойно мелькали машины, заставляя чувствовать дискомфорт от суеты. Люди, плывущие словно по одной траектории, казались раздражительными, что отражалось в движениях и взглядах.
Но на территории кампуса весна уже ощущалась сполна, обдавая розовые щёки расслабившихся под тёплыми лучами солнца студентов.
Кабинет литературы заметно пустовал, приютив пару-тройку заблудших будто по ошибке юнцов. Света с улицы не хватало, а тусклое освещение днём наполняло аудиторию странным тихим смятением, тревожимым редкими голосами присутствующих людей.
Профессор сидел за своим столом, просматривая бумаги, но заметив девушку, окаменел, её фигура промелькнула так внезапно будто короткая галлюцинация. Кто-то из студентов поздравил её с выздоровлением, на что девушка кивнула и села на своё место, устремив внимание в тетрадь. Ник собрал воедино учебные материалы, что разъехались по столу от ослабевших рук, и, откашлявшись, принялся читать лекцию, силясь сконцентрироваться на теме, а не на глазах, что так упорно на него не глядели.
Джейн ощущала на себе его взгляд, но глаз не поднимала, внутри вялое тело разрывалось от чувств, но скудность мысли никак не позволяла подобрать слова, которые казались такими ограниченными и неказистыми. Она пришла, чтобы что-то выяснить, что-то сказать, но теперь, когда отступать было некуда, причинно-следственные связи исчезли, забылись мотивы, оставив после себя учащённое дыхание и темноту в глазах.
— Как сказал Джордж Элиот: “Жестокость, как всякое зло, не нуждается в мотивации — голос профессора звучал где-то далеко — ей нужен лишь повод”. Но Монтень считал, что трусость — мать жестокости посему… — закрыв уши, Джейн сгорбилась, волосы с плеч упали вперёд, пряча руки, мысленно она вновь оказалась дома, за закрытой дверью, совершенно одна.
Обрывки фраз не складывались в единую цепь, но студентка чётко поняла, что слушать эту лекцию не в силах, а потому скукожилась, пережидая неблагоприятное время.
После лекции все ринулись к выходу, и Джейн надеялась уйти, но глупо было полагать, что он не попросит остаться, и услышав своё имя, она послушно остановилась.
— Я знаю правду. — Ник прислонился к доске, задрав голову как можно выше, и протяжно выдохнул, спрятав руки в карманах — Уилл мне всё рассказал. — он говорил тихо и натужно, словно каждое слово давалось с немалым трудом — Я очень виноват перед тобой.
Нельзя сказать, что Джейн была не рада, акт справедливости, как и в мечтах, приятно ласкал слух, но легче от этого не становилось, и в груди, как и прежде, зияла рана. Но стало ясно одно, когда он вёл себя уродливо, ненавидеть его было куда легче чем сейчас, а всепонимающая снисходительность была не кстати.
Если бы можно было всё забыть и простить, она по собственной воле стала бы той жертвой вечной жестокости, что смотрит на мир через призму слепой влюблённости. Но что делать с изувеченным сердцем? Как вдохнуть жизнь в тело, где была лишь боль и жалость?
В тот момент Джейн была готова даже взять вину и ответственность на себя, принять то, что, как ей всегда казалось, любить её невозможно, потому что всегда будут ситуации, где она сумеет всё испортить. Но нет, случившееся не её вина, но вот последствия, к сожалению — её проблема.
— Ты облажался. — еле шепча процедила девушка, она стояла спиной к преподавателю, говоря куда-то прочь, пока её маска впитывала солёные капли — И ты поверил тому, кто уже обманывал тебя, а не мне. Твоё недоверие — худшее наказание и уничтожает гораздо больше тех слов, что ты успел наговорить. — но внезапно, даже для самой себя, Джейн повернулась, одарив профессора тяжёлым взглядом, полным пренебрежительного разочарования — Вы с братом стоите друг друга, вы позволили играть с вами, да и кому, этой… — она сглотнула — особе, что и манипулировать то умеет, мягко скажем, дилетантски. Уверена, дело не в ней, а в вас. Соперничество, вражда, желание одолеть оппонента, доказать, кто лучше. Только и делаете, что лжёте и мстите друг другу, уничтожая при этом всё хорошее вокруг. — слова жаром пылали под маской, отчего горели глаза, но тон, став ровным и уверенным, резал холодным ножом густой воздух — Вместо того, чтобы разобраться, ты не дал мне сказать, заткнул и прогнал, а потом начал мстить. Надеюсь, секс из мести сладок, иначе твой план жалок. И давай начистоту, мне абсолютно плевать на ваши взаимоотношения, мне было не плевать на нас с тобой, и ты это уничтожил. А теперь позволь воспользоваться твоим методом. Убирайся! Я не хочу тебя видеть.
Он надеялся, что девушка будет кричать и тыкать его пальцем в грудь, упрекая за ошибки, но она держалась на расстоянии, будто боялась или ей было попросту противно. Маска мешала считывать мимику, но хищные глаза, жаждущие пристыдить великого глупца, усмиряли любую попытку заговорить. Да и парировать ему, собственно, было нечем, всё сказанное правдой резало натянутые жилки, и хуже всего — слышать это именно от неё, хоть и сам он терзал себя нещадно.
Она ушла, как и тогда — тихо и стремительно, оставив в воздухе пряный запах духов и шампуня, что вскоре разошёлся как одинокий круг на воде. Всякий гнев возможно пережить, но подобное разочарование безжалостно оставляло клеймо, избавиться от которого невозможно.
Как заведённая игрушка Ник, двигаясь по пути, что выбрал кукловод, оказался дома. Заново обставленная квартира выглядела ухоженно, но кое-где встречались царапины и сколы, намекая на развернувшуюся некогда драму. Один только вид этого стерильного порядка и чистоты донельзя злил профессора, и тот, дёрнувшись вперёд, словно всё та же игрушка, принялся разрушать мучившую его иллюзию благополучия. Один за одним он кидал в стены кресла, стулья и посуду, что, разлетаясь на осколки, даровали смутное ощущение успокоения от хаоса.
Оказавшись посреди руин
