Далёкая песня дождя - Вячеслав Евгеньевич Ременчик
Была та ночка нелегка,
В бою убили паренька,
А вышли из боя —
И имя героя
Прочли мы на дне котелка.
Старательно вытягивая этот трогательный куплет, я внимательно поглядывал на бабушку, зная, что именно сейчас она смахнет уголком головного платочка еле заметные слезинки в краешках глаз.
Бывало, под настроение дед снимал со стены в спальне свою старенькую балалайку, стирал с нее пыль и после долгой тщательной настройки виртуозно выдавал многоколенные вариации или же затягивал тогда казавшуюся мне странной народную песню:
Татар якша, продай лапшу,
Купи вина, напой мина.
Еще одну майскую любовь дед питал к сирени, даже не к красивым глициниевым цветкам, а к их чудесному незабываемому благоуханию.
Высокие ветвистые кусты сирени росли возле забора, огораживающего двор со стороны переулка, и обнимали в конце мая — начале июня своим неимоверно приятным запахом всю нашу дворовую территорию.
Дед любил повторять, что отломанная с куста сирень пахнет грустно, словно умирающая красавица, и отживает быстро, как пленник в темнице. Когда же цветы красуются на ветках, радуясь яркому солнышку, нежному ветерку и теплому дождику, вдыхая свежий весенний воздух, выдыхают они такой аромат, который приятен не только носу, но и нежно холит кожу, голубит душу и ласкает сердце.
Не забуду тот рассеянный непонимающий взгляд, которым дед сопровождал потуги моего отца, грубыми уверенными движениями «варганящего», как он любил говорить, из веток сирени громадный букет для мамы. «Не любит она ломаную сирень. Да и не это ей сейчас нужно, как же ты, зятек, не поймешь», — читалось в дедовых светло-серых, почти бесцветных глазах.
Ох, как же он любил засиживаться майскими вечерами на лавке под густой шапкой нависшей над забором сирени! Он даже старался не курить в эти часы, просто задумчиво сидел и наслаждался этим весенним чудом. Навсегда останутся в моей памяти те уютные теплые вечера. Я помню их, потому что не упускал возможности пристроиться рядышком и, подражая деду, вдыхать полной грудью божественный сиреневый аромат. Он разный, этот ни на что не похожий дух — так учил меня дед: куст сирени один, а благоухает по-разному — утром и вечером, под полуденным солнцем иль в мареве тумана, после жаркого дня иль после бодрящего дождичка, колышимый ветром или в теплом безветрии. Вскоре я научился отличать каждый аромат в этой необъятной гамме запахов и из всего этого многообразия каким-то шестым чувством выделил один — самый обожаемый, самый близкий и самый желанный — запах сирени после дождя.
И сейчас, через много-много лет, бережно храня в душе те майские посиделки, я люблю сразу же после весеннего дождика остановиться, замереть у придорожного куста с распустившейся сиренью и погрузить лицо во влажное пышное цветение, ощущая каждой расширенной порой мягкие нежные бутончики с теплыми капельками дождя, и осторожно, чтобы не спугнуть царственный аромат грубым сапом, впитывать в себя любимый запах, втягивая его с наслаждением, неспешно, почти бесшумно, одним мягким глубоким вдохом. Потом оторваться на мгновение от пушистых цветочных кистей, чтобы осознать этот редкий миг безмятежного счастья, и повторить его снова, но не более трех-четырех раз, чтобы не переборщить, чтобы случайно не испортить ощущение минутного блаженства горечью перенасыщения.
27
Дорога вдоль хат, слегка подсохшая после весенней распутицы, была усыпана свежими еловыми ветками. Вчера переулок хоронил двух уважаемых всеми ветеранов: моего деда и его товарища Павла Демьяновича. На похороны я не успел. Когда мамина срочная телеграмма пришла в военное училище, я в роли разводящего со своим курсантским взводом нес службу в карауле. Пока вечером сменился, сдал штатное оружие, оформил отпускной, добрался до аэропорта и выклянчил там дефицитный билет — улетел только утренним рейсом на Минск. Потом добирался на перекладных: электричкой до Осиповичей, дизелем на Бобруйск — и оказался в родном городе только к вечеру следующего дня.
Нет, я не сильно расстроился, что опоздал, так как не мог видеть деда покойником, бессильным и отстраненным от всего, ныне живущего… уже без него. Пусть запомнится мне навсегда живым, веселым, великодушным и мудрым, с крепким горячим рукопожатием бугристой мозолистой ладони, внимательным пронизывающим взглядом серых глаз, добрыми лучиками морщин и улыбкой на все лицо.
Из распахнутого окна низенькой хатенки, где проживал Сашка со своей мамой, слышался мой любимый «Пинк Флойд». Наверняка сейчас мой друг корпеет над курсовой по сопромату. Я обязательно загляну к тебе, Сашка, но не сегодня.
Я не спешил заходить в наш дом, ведь там уже нет деда. Присел на лавке у входа, бросил рядом на траву спортивную сумку с курсантскими пожитками и предался добрым воспоминаниям. Аромат сирени, густой лиловой массой парящий над головой, был как раз к месту и служил наилучшей декорацией для моих переполнявших голову мыслей. Неожиданно калитка знакомо лязгнула металлическим язычком замка, и на пороге возникла мама — в черном длинном платье по талии и с бархатной черной повязкой поверх белой густой копны волос. Ее красивые серые, как у деда, глаза были заплаканы, тонкий вздернутый нос слегка припух и покраснел. В руках она мяла белый, с розовым цветочным орнаментом носовой платочек.
— А я тебя в окно увидела. Жду-жду, а ты все не идешь, — произнесла она усталым, с легкой хрипотцой голосом. — Пойдем в дом, сынок.
Из дома еще не выветрился сладко-еловый запах похорон. Зеркало, перед которым дед брился каждое утро, спрятанное под темной материей, своим непривычным видом изменило всю обстановку в прихожей. «Странно, — подумал тогда я, — вроде бы все предметы на месте, ничего не изменилось, а завешенное стекло, в котором сейчас ничего не отражается, исказило все пространство вокруг. Какая-то неведомая ранее мне пустота поселилась в этих стенах. А может, дело не в зеркале? Конечно же, не в нем! В этом доме не стало хозяина, того, кто своими умелыми руками построил его, заселил в него свою семью, заложил вокруг большой плодоносный сад, поднял на ноги детей и радушно принял в свои добрые заботливые объятия внуков».
В гостиной на круглом столе, за которым еще недавно собиралась вся наша семья, мама накрыла ужин.
— Леша сегодня в ночную. Так что посидим вдвоем, помянем деда. — Она зачем-то протерла льняным полотенцем столовые приборы, но так и не присела за стол. Я, несмотря на недавнюю долгую дорогу без крошки во рту, не чувствовал голода.
