Далёкая песня дождя - Вячеслав Евгеньевич Ременчик
Казалось бы, можно забыть эту историю, как старую наивную сказку для детей. Но является ко мне то и дело то ли в полусне, то ли в полуяви Савоська, точь-в-точь такой, как в дедовых рассказах: светловолосый, голубоглазый, в буденновской не подпоясанной гимнастерке с синими «разговорами» и в простых крестьянских лаптях. И невольно верится в него.
Не перечесть на пальцах, сколько раз моя жизнь подвергалась смертельной опасности, чего только не случалось: и шальные пули свистели над головой, и машина на бешеной скорости норовила врезаться в препятствие или улететь в кювет, и с крыш высоток не раз прямо на голову (или случайно, или по чьей-то злой воле) летели тяжелые предметы. А чего только стоит головокружительный полет с пятого этажа недостроя с точным приземлением на высоченную стопку утеплителя?!
Вот это были «казаки-разбойники»! Да лучше всего и не перечислять, дабы, как говорится, не сглазить. Главное, конечно же, во всех этих опасных моментах для меня и близких мне людей было и остается одно: вот он я, любуйтесь, общайтесь, пользуйтесь (!) — живехонький и даже неплохо выгляжу! Обычно после таких утверждений сплевывают три раза через левое плечо, что незамедлительно, дописав эту строку, я и совершил.
При всем моем осторожном отношении к общепринятым идеалистическим канонам, в том числе религиозным, всегда благодарю Бога за спасение и с еще большим воодушевлением продолжаю незавершенные дела и приступаю к новым, осознавая, что жизнь мне в который раз дарована свыше для этих земных свершений и, наверное, — для будущих. И в тот самый, знакомый многим миг, когда осознаешь, что, несмотря на то, что все было против тебя, ты выжил и продолжаешь жить, чудится, будто бы кто-то вполне осязаемый, самый надежный и верный тебе, стоит за твоей спиной, стоит и лучезарно глядит на тебя, глядит и доверчиво улыбается…
26
Дед пережил ушедшую от нас после тяжелой болезни бабушку на два года. Его не стало в середине мая. Он любил это время года, нет, не весну, а именно май месяц, любил всей душой по двум вроде бы простым причинам. И первая причина — 9 мая он отмечал свой главный праздник — День Великой Победы. Ничего с виду необычного в этом не было — светлое торжество, почитаемое всеми и всенародно празднуемое. Но для деда этот майский день был сплошным отработанным годами ритуалом. И нам, сторонним наблюдателям, за исключением, наверное, бабушки, было трудно проникнуться глубинным, очень личным смыслом этого повторяющегося из года в год действа.
На рассвете, когда все еще спали, дед осторожно, стараясь излишне не шуметь, вынимал из кладовой и освобождал от брезентового чехла большой красный флаг с серпом и молотом яркого стронцианового колера. Неспешно забравшись по деревянной садовой лестнице под самую крышу со стороны фасада, он водружал там алое полотнище, вставляя длинное древко в незамысловатое самодельное крепление, изготовленное рукастым Лешей по дедову личному чертежу. Я хорошо помню, как большой алый стяг, словно вырвавшись на свободу из темного чулана, красовался, играя серпом и молотом на майском солнышке, и гордо реял от легких дуновений весеннего ветерка. Спустившись вниз, дед неизменно закуривал и, смачно пыхтя папиросой, довольный таким началом праздника, щурясь от яркого солнца, долго любовался флагом.
Потом он тщательно умывал лицо под рукомойником, громко и смешно фыркая и разбрызгивая во все стороны воду мелкими, искрящимися на солнце каплями так, что казалось, будто множество огненных искорок летает вразлет вокруг деда. Особенно мне нравилось наблюдать за тем, как дед густо смазывал зеленой пастой натянутый на небольшую деревянную раму толстый кожаный ремень и правил на этом диковинном станке стальное лезвие опасной бритвы, которое через несколько минут с шершавым звуком скользило по намыленным щекам, сражаясь с жесткой упрямой щетиной.
Перед тем как приступить после завтрака к обязательному утреннему чаепитию, наш ветеран надевал свой парадный костюм с наградами, но прежде пиджак навешивался на спинку стула, на котором дед чинно восседал за столом и степенно прихлебывал сладкий, крепко заваренный чай.
Красиво звенящий медалями пиджак на плечи мужа старательно набрасывала бабушка. Это был обязательный элемент праздничного ритуала. Бабуля оглаживала влажными ладонями и без того тщательно отутюженный еще с вечера костюм. Потом делала пару шагов назад, удовлетворенно осматривала сияющего улыбкой деда и снова приближалась, чтобы смахнуть с лацкана несуществующую соринку. Она оставалась на кухне, чтобы приступить к праздничным хлопотам у печи, а дед степенно следовал через двор на спящий еще переулок и усаживался на лавку у калитки. Там он и проведет время до обеда, раз от разу раскуривая очередную папиросу (по праздникам дед вместо любимого самосада курил более дорогой «Беломорканал»), отвечая на поздравления соседей и прохожих, беседуя о том о сем с теми, кто находил время посидеть с ним рядышком. И первым таким собеседником всегда был сосед дед Павел, тоже неизменно в парадном облачении. Правда, тот, с утра разгоряченный «фронтовой стограммовкой», в таких душевных диалогах был более разговорчив и каждый раз с новыми подробностями описывал свое боевое прошлое. Дед все больше молчал и лишь время от времени кивал, поддерживая товарища. Он не любил говорить о войне, только изредка, уступая моим настойчивым просьбам: «Дед, расскажи про войну», повторявшимся многократно и по-детски настырно, он мог поведать одну из своих многочисленных фронтовых былей.
Все родные знали, что время, проведенное дедом в этот день на лавке, являлось самым главным моментом его праздника. На городские парады он ходить не любил, его парад был здесь — на родном переулке. На этом личном смотре войск он был и командующим, и парадным расчетом. У своего дома под красным флагом и при боевых наградах дед светился гордостью за Победу и щедро делился своей радостью со всеми желающими.
После посиделок на лавке по команде бабушки фронтовики переселялись за праздничный стол, к этому часу подходили мои родители и иногда — молчаливая баба Вера. За столом все поздравляли друг друга с праздником Победы, выпивали и обязательно пели «Катюшу». Я же, легко поддавшись на уговоры бабушки, стоя на табурете, громко и старательно исполнял ее любимую песню «Солдатский
