Укрощение рыжего чудовища - Дарья Волкова
– Ну, а раз нормально, давайте поговорим. Двадцатого вечером вас доставили в отделение в состоянии острой ишемии, – Глеб Николаевич ненадолго замолчал, подбирая формулировку, а Тихий этой паузой воспользовался.
– Верю вам на слово, доктор, потому что сам обстоятельств своего появления здесь не помню. Медсестра в реанимации сказала, что вы меня практически с того света достали. Я обязательно вас отблагодарю…
Самойлов нетерпеливо махнул рукой. Такие слова он слышал много раз. Нет, они не потеряли для него своей ценности – слова обычной человеческой благодарности. Но здесь ведь совершенно иной случай. И дети замешаны. Оба.
– Я хотел поговорить с вами, Тихон Аристархович, о причине острого состоянии, в котором вас доставили в больницу.
Если Тихого и задело то, что к его словам благодарности отнеслись не слишком внимательно, то вида он не подал. Вместо этого кивнул только – в знак того, что слушает.
– И какова же эта причина?
Вот как. Про удар Николая – ни слова. Глеб Николаевич никак не мог разгадать мотивы человека, сидящего напротив. И это раздражало, но пока умеренно.
– Причину я вам сейчас продемонстрирую, – Самойлов неспешно полез в карман, не прекращая говорить. – Это то, что находилось в вашем теле, в мягких тканях плеча, в подключичной области. От падения оно сместилось и передавило артерию. Отсюда потеря сознания и всё остальное. Вот оно.
Тихий сначала просто посмотрел на предмет на ладони врача. Потом медленно протянул правую руку. И внимательно рассматривал пакетик уже у себя на ладони.
– Это пуля, – на всякий случай уведомил Глеб Николаевич. Хотя был уверен, что его собеседник знает, что это. Тихий в ответ только угукнул, практически безразлично продолжая разглядывать пулю. И терпение у заведующего кончилось. Надоела ему эта шахматная партия пополам с игрой в молчанку. Время еще не хватало тратить на это.
– Согласно закону, я обязан сообщить об огнестрельном ранении в правоохранительные органы.
Глеб Николаевич немного слукавил. Сейчас речь шла не о ранении. А о пуле, застрявшей в мягких тканях неизвестно сколько лет назад. Но сути дела это не меняло. Ему нужно знать правду.
Тихий положил пакет с пулей на тумбочку, рядом с телефоном. И молча уставился на врача – никак не комментируя последние его слова.
– Не желаете мне рассказать, каким образом пуля оказалась в вашем плече? – обманчиво спокойно спросил Самойлов.
– Зачем вам это, доктор? – так же обманчиво тихо ответил его собеседник. – Многия знания – многия печали. Скажите – сколько? Сколько нужно заплатить, чтобы вы забыли о том, что вытащили из моего плеча?
Глеб Николаевич покачал головой. Непрошибаемый совсем. Умный, уверенный в себе, просчитывающий, думающий, что всё знает и всё может купить. Вообще, парням с такими габаритами и таким взглядом на жизнь мозги обычно полагались в секвестированном объеме. Этому же явно по какому-то капризу природы мозгов досталось пропорционально весу. То есть до хрена. Это явно по глазам читалось.
– Боюсь, Тихий, так мы с вами ни до чего хорошего не договоримся. – Тон заведующего заметно похолодел, стал жёстче. – У меня в этом деле свой интерес, который денежными знаками не выражается. Так что монетами звенеть не трудитесь.
– Извините, не хотел вас обидеть, доктор, – неожиданно пошёл на попятный Тихий. – А что у вас за интерес к этой дурацкой пуле? Не стоит она того. Поверьте, ничего интересного.
– Интерес мой таков, – Самойлов откинулся на спинку стула и сложил руки на груди. – Позавчера в мое отделение вас доставили собственноручно мои собственные дети – Николай и Варвара Самойловы. Они, конечно, с детства норовили то голубя со сломанным крылом домой притащить, то котёнка бездомного. Но чтобы целого человека, да еще в предкаматозном состоянии – это прямо в первый раз такое.
Тин не сразу осознал услышанное. Потом растерянно перевёл взгляд с лица заведующего, смутно кого-то напоминающего, но он никак не мог сообразить, кого, потому что голова до сих пор соображала не очень хорошо – на его грудь. Прищурился. Прочитал, шевеля губами, то, что написано на бейдже. И потрясённо прошептал:
– Господи…
– Иногда меня называют и так, – невозмутимо кивнул Самойлов. – Но я предпочитаю, когда меня называют по имени-отчеству.
Варин отец. Этот суровый здоровенный заведующий травматологическим отделением – Варин отец. Хирург, который его оперировал. Врач, который спас ему жизнь. Во дела…
– Ну-с, – Глеб Николаевич не дал Тину времени на раздумье. – Расскажешь, как дело было, Тихон? Или я права знать не имею, во что такое мои дети вляпались?
Вопрос был поставлен предельно честно и откровенно. И отказать этому человеку теперь уже нельзя.
– Расскажу, – Тихон кашлянул, пряча неловкость. – Вы извините, Глеб Николаевич… Я не знал, что… – он нервно вдохнул. – Не обратил внимания на ваше имя-отчество. Или не называл вас никто, всё больше «заведующий». Или… Хотя должен был догадаться, сын на вас похож. Да и Варя… чем-то… Чёрт! Башка совсем не соображает. Извините.
– Это последствия ишемии и наркоза. Пройдёт со временем, – тон Самойлова смягчился. – Давай, рассказывай, герой.
– Долгая история, – вздохнул Тин. – Я сейчас воды только попью, ладно?
Глеб Николаевич кивнул. И в это время за его спиной открылась дверь в палату. Заведующий обернулся. На пороге возник отец Аристарх. Хотя Самойлов не сразу узнал Тихого-старшего – тот был не в рясе, а в обычных брюках и свитере. Вкупе с очками, шапкой седых кудрей и импозантной бородой Аристарх Тихий походил, скорее, на учёного или университетского преподавателя, нежели на священнослужителя.
– Глеб Николаевич, здравствуйте, – Аристарх Петрович шагнул в палату, протянул руку поднявшемуся ему навстречу Самойлову. – Еще раз примите отцовскую благодарностью. За всё.
– Это моя работа, – стандартно ответил Самойлов, отвечая на рукопожатие. – А мы тут, – обернулся он к Тихому-младшему, – с вашим сыном интересную беседу ведём.
Ну надо же. Никогда бы Глеб Николаевич не подумал, что такие лица, как у этого Тихона Тихого – довольно непритязательно вытесанные матушкой-природой – пригодны для выражения настолько гремучей смеси эмоций. И даже не в лице дело. В глазах. Помимо мозгов парню достались еще и очень выразительные глаза. И сейчас в них плескался дикий коктейль противоположных чувств. Откровенная, животная какая-то паника. Чуть
