Берт Хэршфельд - Акапулько
— Я пригласила вас только на ленч. Так что не увлекайтесь.
— Вы не говорили бы так, если бы посмотрели этот фильм.
— Сказать вам, чем закончится это кино?
— Не стоит беспокоиться.
— Заключительные кадры: герой один скачет вниз по склону, чтобы никогда больше не появляться в этих краях.
— А вам не приходила в голову мысль, что настоящими романтиками являются именно мужчины?
— Ешьте свой ленч.
Он вздернул подбородок.
— Вы моя первая белокурая итальянка…
— Как интересно вы выразили свою мысль!
— Расскажите мне историю своей жизни.
— Мать ирландка, отец итальянец. Родилась в Нью-Йорке, выросла в Филадельфии.
Он перевел глаза на ее рот. Губы Грейс были сочного розового цвета. Он очень хотел поцеловать ее. Форман достал шаль.
— Это вам, — тихо произнес он.
— О… — Она издала звук, который одновременно означал и радость, и сожаление. — Она замечательная, правда. Но я по-прежнему не могу принять ее. Мы ведь и вправду не знаем друг друга.
— Отец у вас итальянец, мать ирландка. Родом из Нью-Йорка, росла в Филадельфии. Здравствуйте, как поживаете…
Она взяла шаль и прижала ее к лицу.
— Обожаю запах натуральной шерсти.
— Она ваша.
Грейс колебалась.
— Очень хорошо, я приму ее, с удовольствием. Но ничего не изменилось. После ленча вы должны будете уехать.
— En toute chose il faut considerer la fin, — ответил Форман и перевел: — В каждом деле необходимо учитывать конец. — Затем он посвятил себя остаткам бобов, зная при этом, что она изучающе смотрит на него — смотрит с выражением, которое, как надеялся Форман, можно было бы точно определить как возобновленный интерес.
После ленча они взобрались по извилистой тропинке, проходящей позади деревни, и пересекли узкий луг, на котором под присмотром молоденького мальчика расположилось стадо коз. Он помахал рукой, и Грейс помахала ему в ответ, заговорив с пастухом на наречии Чинчауа.
— Вы, по-видимому, прекрасно ладите с этими людьми, — прокомментировал Форман.
— Либо вы хорошо ладите с племенем Чинчауа, либо не ладите вовсе. — Она заколебалась, прежде чем продолжить. — Чинчауа живут строго общинной жизнью. Благо племени превыше блага отдельного человека. Таков закон для всех горцев в этих местах. Каждое племя — своя община, своя деревня как правило очень немногочисленная. Чинчауа считаются одними из самых воинственных здесь, в горах, они по-настоящему враждебны к пришельцам. Жизнь или смерть любого отдельного человека является несущественной постольку, поскольку она служит общему благу, сохраняет жизнеспособность всего племени.
— В такой жизни веселого мало, правда?
— В жизни Чинчауа действительно мало веселого. Мужчины, женщины и дети, их всего шестьдесят семь. В этой стране бедняков, они почти самые бедные. И почти никаких шансов, что их жизнь станет в будущем лучше. Они не могут отделиться от культуры, которая воспитала их такими, и они не могут дружить с внешним миром, который угрожает им. По крови они одни из самых чистых племен во всей стране, но они сами как пришельцы, как чужие на своей земле. Изгои. Отверженные. Да, — продолжила она, как будто отвечая на его вопрос, — они бы точно вас застрелили. Или любого другого чужака. Убийство просто не представляет для них никакой моральной проблемы. И в этом есть определенный смысл. Сама жизнь разделила здешний мир на два лагеря — Чинчауа и их врагов. А вы определенно не относитесь к числу Чинчауа.
— Хорошие ребята и плохие ребята.
— Они образуют союзы с некоторыми другими племенами, но эти договоры очень тонкая вещь, и они заново заключаются между племенами каждые полгода или около того. В них идет речь о критических для выживания племени вещах — праве на воду, использовании дороги в Акапулько и прочем в этом духе. Однако Чинчауа уже научились не зависеть от договоров.
— Как, например?
— Например, несколько лет назад Чинчауа заключили союз с народом Уачукан. Племя Уачукан живет на земле, которая примыкает к территории Чинчауа с запада и тянется до самого шоссе. Около полугода Чинчауа тщательно соблюдали условия договора и внимательно присматривались к народу Уачукан. Постепенно в отношениях между племенами стало устанавливаться доверие, барьеры стали ненужными. Стада отводили пастись все дальше от деревни, на лучшие земли, и животным никто не причинял вреда. Женщинам было позволено спускаться с горы, чтобы стирать в реке. Они безбоязненно шли туда. Мальчики одни ходили охотиться, и ничего страшного не случалось.
— До тех пор, пока однажды воскресным днем отряд Уачукан не напал на самое большое стадо Чинчауа и не убил мальчиков-пастухов и расправился со всеми овцами и коровами. Часом позже одной из женщин Чинчауа, которая возвращалась в деревню с реки, перерезали горло. Тогда народ Чинчауа атаковал предателей, и почти целых два месяца здесь бушевала кровавая война. Погибли сотни мужчин Чинчауа, а сколько погибло мужчин племени Уачукан, не знает никто. С тех пор народ Чинчауа не доверяет никому.
— Когда все это случилось?
— Насколько я могла подсчитать, около ста пятидесяти лет тому назад.
Форман присвистнул сквозь зубы.
— Эти ребята просто чемпионы по держанию камня за пазухой.
— У народа Чинчауа есть поговорка: «Мертвец не сможет никого предать».
Они уселись на широкий каменный уступ, Грейс спустила ноги вниз. Форман с трудом заставил себя посмотреть вниз, в долину, до которой от их скалы было более тысячи футов[97]. Потом откинулся назад и оперся на локти.
— Я пытаюсь понять, как в это все вписываетесь вы, — сказал он.
Она посмотрела на него и сразу же отвела взгляд.
— Я антрополог. Я прослышала про индейцев в этих горах, и мне стало любопытно. Я посетила несколько деревень, но их охрана была начеку, и я не смогла пробраться в поселения. Чем больше они старались обособиться от внешнего мира, тем больше мне хотелось узнать их. Но это было трудно. Я поехала в университет в Мехико-Сити, хотела изучать там историю и язык Чинчауа. К несчастью, у них нет письменной истории и мало кто из посторонних знает их язык. Но один из этнологов из университета свел меня с археологом, который говорил на наречии Чинчауа. Он и обучил меня их языку. Потом я вернулась. На этот раз я смогла уговорить Дона Мигеля позволить мне остаться.
— И что вы здесь делаете?
— Я изучаю. У народа Чинчауа нет алфавита, нет письменного языка, нет письменной истории. Легенды и мифы передаются из уст в уста, от одного поколения к другому. В некоторых из этих историй рассказывается о людях с черными волосами на лице, людях, которые сверкали на солнце. Нет сомнений, что здесь имеются в виду конкистадоры, бородатые воины в доспехах.
