Предатель. Я тебе отомщу - Виктория Ким
Я устала, замучалась, сижу ночами над сайтами с вакансиями, отправляю резюме в никуда, а утром встаю с тяжёлой головой, будто камни в неё насыпали.
Тимофей тянет меня за рукав, глаза его большие, светлые, такие же, как у Артёма, и я вздрагиваю, отгоняю эту мысль. Он не виноват. Никогда не был.
Но я смотрю на него, на его улыбку, и чувствую укол в груди — я разрушила чужую жизнь ради этого мальчика, ради себя, ради Артёма, что обещал мне звёзды, а дал только грязь.
Я беру телефон, пальцы дрожат, и набираю номер Насти, который достала через третьи руки на всякий случай.
— Алло, Настя? Это Ира, — говорю я, и голос мой хрипит, горло сжимается, но я держусь.
— Откуда у тебя мой номер? — мгновенно напрягается она.
— Это неважно.
— Ну… хорошо, раз неважно. Зачем звонишь? — задумчиво тянет Настя, и голос её ровный, спокойный, без злобы, что я ждала, и это сбивает меня с толку.
— Я… хотела сказать… прости меня, — выпаливаю я, и слова падают, тяжёлые, неуклюжие, как камни. — За всё, что было. За Артёма, за то, что я… ну, ты понимаешь. Я не хотела, чтобы так вышло, но это не оправдание. И… не вини Тимошу, пожалуйста. Он ни при чём, — продолжаю, и голос дрожит, слёзы подступают, но я сглатываю их, жду её ответа, как приговор.
— Ира, я никогда не винила Тимофея, — говорит она тихо, и в голосе её нет яда, нет ненависти, только усталость, мягкая, почти тёплая. — Это не его вина. И… я не держу на тебя зла. Всё в прошлом, — добавляет она, и я слышу, как она выдыхает, как будто сбрасывает что-то с плеч.
Я молчу, телефон дрожит в руке, и слёзы всё-таки текут, горячие, тихие, стекают по щекам, капают на стол.
Это не прощение, не совсем — это конец, точка, что она ставит, и я чувствую облегчение, смешанное с горечью. Она закрывает глаза на все, без криков, без обвинений, и я понимаю, что не заслужила этого спокойствия, но беру его, как подарок, что мне не по карману.
— Спасибо тебе. Для меня это было важно, — шепчу я, и сбрасываю вызов, вытираю лицо рукавом, сердце колотится, но легче, чем было минуту назад.
Тимофей тянет меня за руку, смеётся, и я улыбаюсь ему, слабо, но искренне, пытаюсь собрать себя по кускам.
Через пару дней звонит Светка, бывшая коллега из фирмы Артёма. Голос её быстрый, взволнованный, и она вываливает новости, как ведро воды:
— Ир, ты слышала? Твой Морозов-то совсем спёкся. Фирма тонет — банкротство на носу, проверки приезжают чуть ли не каждый день, налоговая, пожарные, все подряд. Он пьёт без остановки, орёт на всех, клиенты бегут, как крысы с корабля, — говорит она, и я слышу в её тоне смесь жалости и злорадства.
— Это меня не касается.
— Как это не касается-то? У тебя ж это… сын от него.
Я вздыхаю. О нашей связи с Артёмом знали немногие, и я уже жалела что как-то раз поделилась этим со Светой.
Но зачем она мне это рассказывает? Крах Морозова — это не моя вина, не моя месть, это он сам, его выбор, его жизнь, что он раздавил, как стекло под ногами. Светка что-то ещё говорит, но я сбрасываю, ставлю телефон на стол, и смотрю в окно — серое небо, мокрые крыши, и внутри меня тишина, холодная, но спокойная.
Я поступила неправильно. Это грызёт меня ночами, когда Тимофей спит, а я сижу с чашкой чая, глядя в темноту. Я разрушила семью Насти, поверила Артёму, его словам, его рукам, что тянули меня к нему, как магнит.
Но это ничего не меняет — прошлое не переписать, не склеить, как разбитую вазу. Я могу только идти дальше, искать работу, растить сына, пытаться искупить хоть что-то, хоть крупицу того, что я натворила. Не для Насти — она уже отпустила это, — а для себя, для Тимоши, чтобы он не нёс мой груз, мою вину.
Я беру его на руки, он смеётся, тянет меня за волосы, и я шепчу ему: «Мы справимся». Это не обещание, не клятва — это надежда, слабая, дрожащая, но моя. Артём остался позади, с его угрозами, его бутылками, его крахом, и я ищу искупление, шаг за шагом, в этой маленькой комнате, где пахнет супом и началом новой страницы жизни.
37. Настя
Проходит два месяца после суда, и с Игорем всё становится настоящим — не громким объявлением, а тихим шагом, что мы делаем вместе. Вечером в кафе, где огни отражаются в реке, он берёт мою руку, смотрит в глаза и говорит:
«Насть, давай встречаться по-настоящему».
Я киваю, улыбаюсь, и внутри что-то отзывается, мягко, тепло, как свет, что пробился сквозь щель. Он не Артём — нет его резкости, его контроля, его криков, что резали меня, как нож. Игорь мягкий, но твёрдый — его голос успокаивает, его взгляд греет, но он не загоняет меня в рамки, не душит, и я впервые могу просто быть рядом, не боясь, что меня раздавят.
Мы все больше проводим время вместе, и с ним всё легко, как дыхание после долгого бега. По выходным утром он забирает меня, и мы гуляем по парку — листья падают, ветер шумит в ветках, а он рассказывает, как в детстве крал яблоки у соседей и однажды застрял на заборе. Я смеюсь, звонко, свободно, и понимаю, что с ним мне не нужно взвешивать слова, не нужно ждать подвоха.
Вечерами мы у него — он ставит старый винил, игла шипит, и мы болтаем о работе, о глупых фильмах, о том, как он чуть не спалил кухню, экспериментируя с пирогом. Я замечаю, как тихо внутри — нет той тревоги, что жила во мне с Артёмом, нет страха, что каждое слово обернётся криком.
Однажды он говорит: «Поехали за город».
Мы едем на его машине, поля мелькают за окном, леса алеют, небо синее, чистое, и через два часа останавливаемся у озера. Игорь расстилает плед, достаёт еду, и мы сидим, солнце греет щёки, вода тихо плещется.
— Рыбачила когда-нибудь? — спрашивает он, глаза блестят, тёмные, с искрой.
— Нет, — отвечаю я, и улыбаюсь, глядя, как он тянется к удочке.
— Тогда учись, — говорит Игорь, вручает мне удилище, его пальцы касаются моих, тёплые, чуть грубоватые, и я хихикаю, когда леска