Развод. Его холодное сердце - Дарина Королёва
ГЛАВА 50
Давид
Я просматривал документы по строительству завода, когда позвонил управляющий из Питера. Всё шло по плану, даже быстрее. Фундамент уже залит, начали возводить корпуса. Через год здесь будет крупнейшее фармацевтическое производство в регионе. Я специально выбрал место в получасе езды от дома Кати — чтобы быть ближе, чтобы иметь повод чаще видеть её с детьми.
За окном моего стамбульского офиса догорал закат, окрашивая Босфор в красные тона. Когда-то я любил это время суток — час, когда два континента словно сливаются в единое целое. Теперь же каждый закат напоминал, что я снова далеко от них.
Новости российских каналов негромко звучали фоном — я приучал себя лучше понимать реалии страны, где теперь проводил всё больше времени. Где жили мои дети.
Где жила она.
Каждое утро начиналось с прогноза погоды в Питере — какая там температура? Не холодно ли Тимуру на прогулке?
Плановое совещание прервал срочный выпуск новостей. Авария на Приморском шоссе... Несколько машин... Среди них — белый внедорожник, корпус сильно покорёжен...
Такой же, как я подарил Кате…
Камера выхватила номер — я похолодел.
Её машина.
".. .одна из пострадавших скончалась на месте..."
Мир остановился. В ушах зашумело, перед глазами поплыли черные пятна. Нет. Нет. Только не она. Не может быть. Я же только вчера говорил с ней по видеосвязи, смотрел, как она кормит Тимура, слушал рассказ Маши о новой кукле...
Секретарша что-то говорила, кто-то пытался подать документы на подпись... Я не слышал, не видел никого. Перед глазами стояло её лицо — улыбающееся, живое.
Не помню, как оказался в самолете. Кажется, кричал на диспетчеров, требуя немедленного вылета. Кажется, угрожал купить всю авиакомпанию. Четыре часа полета превратились в вечность. Каждая минута была наполнена воспоминаниями — наша первая встреча, её смех, запах её волос, тепло её рук...
Звонки не проходили. Ни её телефон, ни Алекса, ни мамы. Или у меня просто тряслись руки? Я набирал номер снова и снова, пока мы не начали заходить на посадку.
В Питере выпал снег. Крупные хлопья кружились в воздухе, укрывая город белым покрывалом. Она всегда говорила, что первый снег — это волшебство, особенное время, когда случаются чудеса. О, Аллах, пусть она скажет это ещё раз… Я отказываюсь верить, что …
Первым делом помчался к её родителям. Алекс встретил у ворот — осунувшийся, с красными глазами. В эту секунду я готов был умереть сам.
— Она... — голос сорвался. Я не мог произнести это вслух. Не мог даже думать об этом.
— В больнице, — он схватил меня за плечи, встряхнул. — Жива. Слышишь? Жива!
Колени подкосились. Я рухнул прямо там, на подъездной дорожке. Снежинки таяли на лице, смешиваясь со слезами.
— Погибла другая девушка, из второй машины, — донесся словно издалека голос Алекса. — В новостях перепутали... У Кати сотрясение и ушибы, но жизни ничего не угрожает.
Больница. Бесконечный коридор. Запах лекарств. Каждый шаг давался с трудом — я боялся, что всё это сон, что сейчас проснусь в самолете и узнаю...
Распахнул дверь палаты — и замер.
Она сидела на кровати, бледная, с повязкой на голове, но живая. Такая живая. Читала что-то на планшете — наверное, проверяла почту. Всегда такая... такая моя.
— Катья... — слезы хлынули сами собой. Я всегда сдерживал их. Отец вбил намертво — "Шахины не плачут". К черту. К черту всё.
— Давид? — она удивленно приподнялась, поморщившись от боли. — Как ты...
Я уже был рядом. Сжал её в объятиях — осторожно, боясь навредить, но не в силах отпустить. Вдыхал родной запах её волос, чувствовал тепло её кожи, слышал биение её сердца.
— Никогда, — шептал сквозь слезы, покрывая поцелуями её лицо, волосы, руки. — Никогда больше. Я с ума сходил. Думал... думал, потерял тебя. Эти четыре часа в самолете... Я не жил эти четыре часа.
— Всего лишь легкое сотрясение, — она попыталась улыбнуться, но я видел слезы в её глазах. — Машина оказалась очень надежной. Все подушки безопасности сработали...
— К черту машину, — я прижался лбом к её лбу, глядя в родные синие глаза. — Я больше тебя не отпущу. Хватит. Не могу без тебя. Не хочу без тебя. Люблю тебя, слышишь? Всегда любил, только тебя. Все эти метания, попытки жить по правилам... Какой же я был идиот.
Она вдруг тоже заплакала, прижимаясь ко мне крепче:
— Знаешь, что я видела перед ударом? Твое лицо. И подумала — какие же мы глупые. Тратим время на обиды, гордость... А жизнь может оборваться в любой момент. Я так испугалась, что больше не увижу тебя, не скажу...
— Прости меня, — я целовал её мокрые от слез щеки, чувствуя солоноватый вкус на губах. — За всё прости. Я был таким идиотом. Думал, можно построить счастье на традициях, обязательствах... А оно вот оно — в твоей улыбке, в твоих глазах. В том, как ты морщишь нос, когда недовольна. В том, как поешь колыбельные детям. Во всех мелочах, без которых я не могу дышать. И я давно это понял — ты самое важное для меня в жизни.
— И ты прости, — она обвила руками мою шею, и я почувствовал, как дрожат её пальцы. — За то, что так долго не могла переступить через обиды. Я тоже тебя люблю. Всегда любила. Даже когда ненавидела — любила.
Её губы нашли мои — такие родные, единственные, незаменимые. Вкус её поцелуя смешивался со вкусом слез — не поймешь уже, чьих. В этом поцелуе была вся наша история — страсть первых встреч, боль расставаний и обид, нежность примирения.
Время снова остановилось.
Но теперь — чтобы сохранить этот момент.
За окном палаты всё так же кружился снег, укрывая мир белым покрывалом чистоты.
Каждая снежинка казалась благословением, знаком, что жизнь дает нам новый, чистый лист.
Новый шанс построить свою жизнь по новым правилам.
ГЛАВА 51
Ясмина, 5 лет спустя
Я смотрела на свое отражение в зеркале примерочной дешевого магазина и не узнавала себя. Где та стройная красавица, которая носила только люксовые бренды?
Теперь передо мной стояла располневшая женщина в платье из синтетики, которое даже со скидкой казалось дорогим для моего нынешнего бюджета. На бедре предательски выделялись растяжки после второй беременности — результат моей "большой любви".
Когда-то я тратила на уход за собой больше, чем сейчас
