Развод. Его холодное сердце - Дарина Королёва
ГЛАВА 49
Давид улетел через неделю — дела требовали его присутствия. Хотя он говорил об этом как о короткой поездке, мы оба понимали — начинается новый этап наших отношений. Какой? Пока неясно.
Утро его отъезда отпечаталось в памяти каждой деталью, каждым жестом, каждым словом. Даже запахом — смесью его парфюма и свежей выпечки, которую он, как обычно, принес к завтраку.
Он пришел рано, когда я закончила кормить Тимура. В доме пахло кофе — мама, как всегда, встала первой и успела сварить его любимый, с кардамоном. Она молча оставила нас одних, сославшись на дела в саду. В такие моменты я особенно ценила её чуткость.
— Я перевел деньги на твой счет, — он произнес это почти небрежно, доставая телефон и показывая мне уведомление о переводе.
Я увидела количество нулей и потеряла дар речи. Сумма была просто астрономической — на эти деньги можно было купить несколько элитных квартир в центре Питера… Или небольшой остров где-нибудь в теплых морях.
— Это... это какая-то ошибка? — я попыталась вернуть телефон, но он покачал головой. В его движениях была та особая уверенность, которая всегда появлялась, когда решение уже принято.
— И не спорь — по российским законам отец обязан содержать не только ребенка, но и мать до трех лет.
— Давид, — я наконец обрела голос, — но это же... Ты с ума сошел? Здесь хватит не на три года, а на все тридцать! — я взмахнула руками, всё ещё не веря в реальность происходящего. Телефон с уведомлением лежал на столе, притягивая взгляд.
В его глазах мелькнули знакомые озорные искры, по которым я так скучала все эти месяцы:
— Ты же женщина, Кать. Ты знаешь, как тратить деньги лучше меня.
— Я не... — я замотала головой, но он перебил, вдруг став серьезным:
— Мои дети и мать моих детей заслуживают всего самого лучшего, — каждое слово звучало как клятва. — Если понадобится что-то ещё — помощь, деньги, вещи — не стесняйся, говори. Для меня это важно. Я знаю, это не исправит прошлого, но это справедливо для настоящего.
В этот момент проснулся Тимур. Его требовательный крик разрядил напряженную атмосферу. Давид первым подошел к кроватке, взял сына на руки с особой нежностью и осторожностью, которая всегда умиляла меня в сильных мужчинах.
Маша, до этого тихо сидевшая с куклой, вдруг бросилась к нему:
— Папочка, не уезжай! Или забери нас с собой! Мы можем жить в нашем старом доме, я помню, там такой красивый сад... И фонтан с рыбками!
Он как-то особенно ловко подхватил её одной рукой, не выпуская Тимура, и что-то сжалось у меня в груди от того, как они похожи — те же черные глаза, тот же упрямый подбородок, та же решительность во взгляде.
— Маленькая моя принцесса, — он целовал её заплаканное личико, пока Тимур с серьезным видом наблюдал за ними. — Я буду прилетать часто-часто. И мы будем говорить по видеосвязи каждый день. Хочешь, я покажу тебе, как распустились твои любимые розы? Помнишь, желтые, которые мы с тобой сажали?
— Обещаешь? — она шмыгнула носом, размазывая слезы по щекам. — Каждый день-каждый день?
— Клянусь жизнью, — он произнес это на турецком, и я вспомнила, как когда-то он объяснял мне значение этой клятвы. Для турка нет ничего серьезнее.
Потом он долго держал на руках Тимура, что-то шептал ему на турецком — древние благословения, передающиеся их роду от отца к сыну: о силе, о чести, о любви к близким. Малыш смотрел на него своими черными глазами так серьезно, словно понимал каждое слово.
А потом он все-таки не сдержался.
Шагнул ко мне, обнял — крепко, отчаянно, как будто пытался запомнить каждое мгновение этой близости. Я чувствовала, как колотится его сердце, как его дыхание путается в моих волосах, как его губы прижимаются к виску. Хотелось раствориться в этих объятиях, забыть все обиды, все страхи...
Мама, вернувшаяся с улицы, тактично отвернулась к окну.
Я дала волю слезам только когда его машина скрылась за поворотом. И ещё долго стояла у окна, прижимая к себе Тимура, который уже задремал, убаюканный теплом.
Дни потекли своим чередом. Мама помогала с детьми — без неё я бы не справилась в первые недели. Вера часто заходила — мы могли часами говорить обо всем на свете. Она единственная, кому я могла признаться, как скучаю по нему, как ловлю себя на том, что ищу в новостях упоминания его имени.
— Ты ведь всё ещё любишь его, — сказала она однажды, наблюдая, как я в сотый раз проверяю телефон. — И он любит тебя. Может, пора дать друг другу второй шанс?
Я промолчала. Что тут скажешь?
Однажды вечером, листая турецкие новости, я наткнулась на сухую статью о разводе Давида и Ясмины. И никакой подробной информации. Журналисты недоумевали — ни комментариев, ни скандала, ни дележа имущества. Будто брака и не было. И ещё одна странность — Ясмина словно растворилась в воздухе. Последний раз её видели в аэропорту Стамбула, потом след обрывался.
Он прилетел через две недели — всего на день, "потому что соскучился". Привез новые игрушки детям, мне — восхитительные пионы и коробку пахлавы. Словно не было расставания, словно мы просто продолжаем нашу историю с нового места.
Когда дети уснули, я решилась спросить:
— Почему ты не сказал, что развелся с Ясмин? И... что с ней случилось? Неужели её действительно убили?!!
— А мне это абсолютно не интересно, — он оборвал меня так резко, что я поняла — тема закрыта навсегда. Что-то тёмное мелькнуло в его глазах. — Я говорил тебе с самого начала — эта женщина для меня ничто. Бумажки о браке для меня — просто бумажки, не более. Для меня значение имеет только то, что я чувствую к тебе. Есть какие-то бумажки или нет — это не отменяет нашей с тобой связи.
Он помолчал, глядя на спящего в колыбели Тимура. В комнате горел только ночник, отбрасывая причудливые тени на стены.
— Есть связи, которые устанавливаются на небесах, они живут в наших сердцах, независимо от штампов в паспорте. Такая связь у нас с тобой. И наши дети — её продолжение.
Он протянул руку, будто хотел дотронуться до моей щеки, но остановился на полпути. Всё ещё уважает мои границы, всё ещё ждет...
Я смотрела на его профиль, четко очерченный в полумраке детской, и думала —
