Эми Дженкинс - Медовый месяц
Снова возникает пауза, и снова мы думаем, что сейчас упадут брюки, но тут Мак неожиданно вытаскивает из шляпы кролика.
– Ты не поняла, – говорит он. – Я влюблен.
Он говорит это так, словно ему всего четырнадцать лет, словно он легко раним, испытывает сомнения, в чем-то нуждается и все такое прочее, и до меня вдруг доходит, что он тоже человек. Это открытие меня потрясает.
Но прежде чем переварить все это, я замечаю, что Дел как будто схватила судорога, и мне, вероятно, нужно оттащить ее в «скорую помощь» с сотрясением мозга от верности Мака. А Царина топает своей маленькой ножкой в маноло прямо у головы Дел. Царине не нравится это признание в любви. Совсем не нравится.
– С тобой скучно, – говорит она раздраженно. – Ты скучный!
Это оказывается для Дел уже чересчур: она высовывает руку из-под кровати, хватает маленькую татуированную лодыжку и, пока Царина плюется, лягается, визжит и дергается, просто держит эту лодыжку, а потом вылезает из-под кровати вся, как мальчишка на дельфине, и, поднявшись, заявляет Царине:
– Это с ним тебе скучно? Это мне с тобой скучно! Ты самая скучная зануда, какую я только знала!
Мак извинился за Дел, но, по-моему, он одурел от всего этого. Он, как только увидел Дел, повалил ее на кровать и обнял – об этом я могла судить по исчезновению их ног.
– Ха! – говорит Царина.
– Ха! – говорит Дел.
– Счастлива? – говорит Царина.
– Как свинья в навозе, – говорит Дел.
– Это уж точно, – говорит Царина и вдруг переключается совершенно на другой канал. – Ты куришь травку? – спрашивает она и плюхается на кровать вместе с ними. – Мне нравится твое платье. От кого это? Симпатичное. – Просто ночь и день.
А я тем временем лежу под кроватью, пытаясь сочинить сценку своего выхода. Ничего не получается. Но мне не стоит беспокоиться, потому что наверху слышится шепот и в проеме между кружевной бахромой и полом появляется лицо Мака.
Он несколько мгновений смотрит на меня, и я говорю:
– Медовый месяц – чертовски трудная штука. Столько ожиданий, но нередко он приводит к определенному… напряжению.
Мак спрашивает:
– Где твой возлюбленный?
И я вдруг подумала, что он имеет в виду Алекса. Я подумала, что он имеет в виду Алекса!
Пол и Флора выследили меня у Мака и заявились вместе, чтобы посадить в такси и вернуть в отель. В такси я поведала Флоре о дезертирстве Эда. Я ожидала, что она начнет свое «О! Боже! Мой!», но она лишь нахмурилась.
– Что? – спросила я.
– Это он из-за Алекса сбежал?
– Нет, – сказала я. – Он не знает.
– Подсознательно наверняка знает. На это мне нечего было ответить. Пол с некоторой тревогой проговорил:
– Послушайте, послушайте, девочки. – Пол терпеть не может ничего реального.
Я сказала:
– С Эда хватило и так, поскольку я опоздала на самолет, а тут еще вы все нагрянули и… Эта история с Маком и все прочее. Я просто останусь в отеле, и он, вероятно, когда-нибудь вернется. Он не мог далеко уйти. Он не мог запрыгнуть в самолет и вернуться в Лондон. В нем нет такой свободы духа. Он дождется даты обратного вылета.
– Он здраво относится к деньгам, – заметила Флора.
– Упаси меня бог от всякого, кто здраво относится к чему-либо, – сказала я.
– Ты ужасна, – сказала Флора.
– Тебе не приходится жить с ним.
Пол перевел взгляд с одной на другую и проговорил:
– Близкие отношения – это кошмар.
– Значит, все эти клятвы, что мы выслушали, – они ничего не значат, так получается? – спросила Флора.
– Я не из тех, кто все бросает на полпути, – сказала я. – Я собиралась в Мексику. И клятвы кое-что для меня значат, но, когда доходит до дела, оказывается, что реальный мир – это одно, а бумажка – совсем другое. Этого-то все и не хотят признать, так? Вот почему столько браков распадается от первого дуновения ветра. Я хочу сказать, что люди полны благих намерений, но благие намерения – это одно, а… Знаете, благими намерениями вымощена дорога в рай – или как там говорят.
– В ад, – проговорил Пол. Мы обе взглянули на него.
– Дорога в ад, – сказал Пол. – Думаю, вы сами убедитесь, что в ад.
– Ну, хватит об этом, – сказала я, откидываясь на сиденье.
– А что за история с Алексом? – довольно враждебно спросила Флора.
– С Алексом никакой истории. Ничего не случилось. Он уехал.
– Он посеял в ней смятение, – сказал Пол.
– Эй! – воскликнула я. – Клише.
– Королевам позволяется использовать клише сколько заблагорассудится,[51] – возразил он. Флора посмотрела на меня.
– Смятение – довольно точное описание, – проворчала я. – Слушайте: бегство Эда не имеет к Алексу никакого отношения. Но это правда – снова увидеть Алекса представляется невероятным. – Мне вдруг захотелось, чтобы она поняла. – Я не чувствовала такого… Не знаю как долго. Не могу толком описать. Я чувствовала… Что-то вроде «Слава богу, теперь со мной это случилось». Теперь я понимаю, на что это похоже. И для чего все это было.
– Ах да, когда все эти маленькие экзистенциальные замысловатости разглаживаются – наступает счастье, – сказал Пол.
– Ни с чем несравнимое, – согласилась я.
– Как же, как же, – возразил он, – а наркота?
Вы когда-нибудь ощущали, как ваш внутренний регулятор яркости скользит от плюса к минусу? Как он выключает все прекрасное многообразие цветов, сводя его к безжалостному и страшному черно-белому? Когда я и впрямь очнулась в той реальной куче дерьма, в какой оказалась, то обнаружила, что стою в спальне для новобрачных и гляжу на нью-йоркский пейзаж. Одна.
Лихорадка кризиса прошла, и я осталась с тихим жужжанием боли и неспособная возбудить в себе хотя бы малейший интерес к происходящему – фактически неспособная даже говорить. Мне вполне нравилась моя жизнь – до прошлой ночи. Все шло неплохо – до прошлой ночи. Я была благодарна судьбе, ну, понимаете, за ее маленькие радости: здоровье, работу, друзей, ожидания звонка – за все такое.
А если говорить правду – действительно правду, то главным источником моей боли был не Эд, а Алекс.
Алекс был моим наркотиком, я непроизвольно подсела на иглу и теперь блуждала по плоской равнине отвыкания. У меня был отходняк отрезвления, который рано или поздно поражает влюбленных с первого взгляда, и я думала: ведь не случайно Алекс оказался на балконе в отеле, а это значит, что он – Тот Единственный. Типа того: мы оба любим арахисовое масло, и это значит, что он – Тот Единственный. Двоюродная сестра подруги его сестры ходила в ту же школу, что и я, и это значит, что он – Тот Единственный. Он согласился со мной, что Роджер Мур – лучший Джеймс Бонд, и это значит, что он – Тот Единственный.
