Эми Дженкинс - Медовый месяц

Эми Дженкинс

Медовый месяц

Глава первая

Субботним вечером мы в белом лимузине тащимся по запруженным улицам. Прямо как в Голливуде. Но это не Голливуд. В лондонском Вест-Энде – хотя не такой уж это Вест (запад) и далеко не Энд (конец) – огромный, длиннющий шикарный лимузин смотрится очень смешно. Он такой длинный, что можно лишь удивляться, как он не проседает посередине и не скребет брюхом по земле. Такой длинный, что непонятно, как он умудряется сворачивать в узкие улочки в Сохо, не снося на проезжую часть угловые кафешки.

И вот представьте только. Представьте: на одном углу нам пришлось остановиться, чтобы не задавить кого-то. И только мы остановились, появляется этот парень – с виду как будто только что из деревни, с такой свежей рожей. И его так и тянет к одному из открытых окон лимузина; он наклоняется и встревает в разговор с сидящими внутри; он всовывается в окно все дальше и дальше, пока в конце концов его не засасывает туда головой вперед. Напоследок лишь мелькнули в воздухе красные поношенные кроссовки.

Дело в том, понимаете, что лимузин катает по городу не какую-нибудь одинокую поп-звезду. В него набилось столько девиц, что не просунешь палку. Мы так спрессовались, что представляем собой сплошную стену женской плоти. Девушки-сардинки. И одна из сардинок в белой жестянке – я. Вот на что это похоже.

И вот этот безмозглый кусок мужской плоти вклинивается на сиденье передо мной и втискивается мне между колен. И все девицы в лимузине хотят выпихнуть меня вместе с ним. Вот так проходит девичник.

Девичник.

О боже мой! Или лучше: О! Боже! Мой! – как говорит моя сестра Флора (ей двадцать один). Если бы так не приставали, если бы оставили меня в покое, никогда бы я не устраивала девичник.

– Хани, – сказала тогда Делла, – сладкая моя, если бы тебя оставили в покое, ты бы и замуж никогда не вышла. А теперь – гляди!

А теперь гляди. Ну конечно.

Кстати, Хани – это мое имя. Делла любит ласковые слова,[1] но не настолько. Во всяком случае, не вставит два в одно предложение.

В общем, Делла настояла на своем и устроила изумительный девичник. И мне действительно понравилось. То есть мне никогда не нравилась сама идея – собрать вместе одних девчонок, как не нравится идея салата к обеду, но когда дошло до дела, все оказалось довольно мило. По крайней мере, они не пригласили стриптизера и не отправили меня, связанную, на самолете в Амстердам. Дел взяла напрокат длиннющий лимузин и пригласила всех проехаться по Лондону, попивая шампанское. Точнее, это они пили. У меня от шампанского болит голова.

После бутылки – или пяти – из них поперла энергия, так что девицы свесились из окон и стали цеплять всяких типов. Меня это не очень интересовало. Вечером в Вест-Энде подцепишь разве что последнего подонка. Кроме того, мне в данный момент никто не был нужен. И уж во всяком случае не нужно чужеродное тело. Мне все твердили: на своем девичнике ты должна согрешить, хотя бы поцелуем. Делла сказала, что во французском языке для этого есть специальное слово – она только что вернулась из Парижа, где провела полгода в командировке; она работает в «M&S».[2] Дел не могла в точности вспомнить это слово, но оно примерно означает «последний вздох перед смертью».

– Очаровательно, – сказала я. – Хотите верьте, хотите нет, но у меня нет ни малейшего желания грешить.

При этих словах Делла посмотрела на меня с разочарованием, но не чрезмерным. Потому что сама любит Эда. Моего жениха. Считает его отличной штучкой. Делле и впрямь трудновато к этому привыкнуть. Понимаете, среди моих подруг есть такая традиция. На них всегда можно положиться, если хочешь все испакостить. Под всем я подразумеваю жизнь.

Мы все любили сабантуи, но только я проводила на тусовках три вечера в неделю и рыдала, если не находила себя в списке приглашенных.

Нам всем нелегко было являться вовремя на работу, но только я организовывала гулянки в ночь на понедельник, и все закончилось моим увольнением. Все мы устраивали возмутительно шумные сборища в возмутительно поздние часы, но только я заводила Пола Андерсона[3] на двадцатикиловаттной стереосистеме у себя в цокольном этаже, так что через два месяца меня выселили. Все мы заводили сомнительных дружков, но только мой снял три тысячи у меня со счета в банке «Эбби Нэшнл», и последний раз слух о нем пришел из Скрабса.[4] У всех нас были долги на кредитных карточках, но только меня объявили банкротом – ну, фактически. Пришлось заключить с банком добровольное соглашение на выплату долга.

Но все это было до Эда, а теперь состояние «после Эда», и я не только заново родилась, но – невероятно! – еще и на грани замужества. Я чувствовала себя как измотанный боксер, проводивший на ринге год за годом, раунд за раундом, пока кто-то не выбросил на ринг полотенце. Кто-то в виде симпатичного приличного молодого человека по имени Эд. И теперь, в этот благословенный момент, мне хотелось лишь одного: нырнуть под канаты и отдышаться, мечтая об уходе на покой. Я не нуждалась в тренере по имени Делла, кричащем мне в ухо, что меня хватит еще на раунд! Предоставив меня этому сомнительному шотландскому верзиле, все чуть раздвинулись, якобы оставляя нас наедине. Никакой благодарности, я направляюсь в раздевалку. Не то чтобы парень был так уж плох или что-то такое. Кажется, в конце концов он достался Дженни.

Когда до девиц наконец дошло, что ничего жареного им не светит, они сдались. Но сразу же завели другую песню: а с кем бы ты изменила, если бы могла выбирать любого? Сегодня. Прямо сейчас. Если бы мужчина твоей мечты вышел из ресторана и сел в эту машину. Должен же быть кто-то. Они стали высказывать догадки. Самые банальные догадки – кинозвезды. Но они не слишком далеко продвинулись, потому что для меня мечты о мужчинах на кинопленке – пройденный этап. Правда, я чуть вздрогнула, когда они добрались до Юэна Мак-Грегора[5] – как-то раз я видела его в килте на вечеринке.

Потом Дел завизжала:

– Знаю! Любовь-Всей-Твоей-Жизни! Любовью-Всей-Моей-Жизни мы зовем парня, с которым я провела безумную ночь много лет назад. Эта история так стара и ветха, что уже удалилась в область преданий. Но для меня и Деллы она по-прежнему остается одной из самых любимых.

Дженни, с которой мы познакомились около года назад, когда всего один день занимались астанга-йогой, спросила:

– А кто это – Любовь-Всей-Твоей-Жизни?

И я сказала:

– Хотите, чтобы я рассказала историю про Любовь-Всей-Моей-Жизни?

Я люблю рассказывать ее, потому что, когда рассказываю, меня обволакивает приятная теплота. Как будто перезаписываешь жизнь на кинопленку – и я сама в главной роли, – и вдруг возникает чувство, что все это происходит с кем-то другим, как в кино, и, когда я рассказываю, я чуть ли не верю, что на несколько мгновений становлюсь этим другим. Что моя жизнь и впрямь напоминает фильм или на нее можно взглянуть под этим углом.