Эми Дженкинс - Медовый месяц
А если бы его почему-то не оказалось на балконе – что ж, это значила бы, что все в жизни случайно, все лишено смысла, и – гм, на этом действительно можно поставить точку.
Но если он все-таки оказался там по какой-то причине – что ж, говорил мой внутренний голос, значит, я облажалась. Упустила великий случай. Опоздала на лодку. Потому что он ушел. Я переживала в своей душе такую же панику, как в тот момент, когда увидела Красного Теда, пожираемого мусоровозом, и всем своим существом поняла – вероятно, впервые, – что в жизни бывают вещи, которых уже не вернуть. Что время нельзя повернуть вспять и вся королевская конница, вся королевская рать не может Шалтая-Болтая собрать.
Я не знала, что делать с этой мыслью. Казалось, она никуда меня не приведет. Я думала, что мне, вероятно, нужна помощь. Возможно, если я буду ждать в отеле достаточно долго, Эд вернется. И я просто расскажу ему про Алекса, а потом отправлюсь в психлечебницу, и мне вправят там мозги, а потом мы с Эдом будем лет пятьдесят ходить на консультации для пар, а потом начнем все сначала.
Глава шестнадцатая
На следующее утро в страшную рань зазвонил телефон. Я схватила его.
– Извини, это не он, – послышался в трубке голос Дел.
Со сна и от раздражения я не могла вымолвить ни слова, ну, несколько секунд.
– Это самый возмутительный способ для начала разговора.
– С тобой все в порядке? – спросила она.
– Мне лучше было бы не вставать.
– Почему? Ночью что-то случилось? – спросила она.
– Нет, – ответила я. – Никаких изменений. Я провела ночь длинных ножей на балконе в отеле. Выходила туда часов до трех ночи, а учитывая разницу в часовых поясах, это о чем-то говорит. Длинные ножи.
Я услышала, как Дел что-то говорит Маку, а потом мне:
– Мак хочет поговорить с тобой, – и передала ему трубку.
Мак сказал, что собирается в Гемптон на встречу с… он назвал имя легендарного кинорежиссера – на его легендарном пляже в Лонг-Айленде, и считает, что мне лучше бы поехать с ним.
Я глубоко вздохнула. Я не знала, с чего начать: в голове пробегали слова и фразы вроде «возмутительно», «как ты смеешь» и «ты уже расстроил мой брак».
– Мак, – сказала я, – шел бы ты на хрен! – Я чувствовала, что лучше подвести черту.
Снова на линии послышалась Дел.
– Хладнокровнее, – сказала она.
– А с тобой я еще поговорю, – ответила я и повесила трубку.
Только после того как я проделала свою утреннюю медитацию, до меня дошло, что Мак и Делла, вероятно, хотели мне помочь. Моя медитация заключается в следующем: я ложусь, вытянувшись на кровати, и смотрю в потолок, а треволнения текущей недели крутятся и крутятся в моей голове. Не совсем дзен.
«Одежды твоих мыслей в стиральной машине твоего ума», – задумчиво проговорила Флора. Идея Мака взбодрить меня заключалась, вероятно, в том, чтобы на несколько дней загрузить напряженной работой. Он наверняка обсудил эту идею с Деллой, и они сочли ее неплохой. Они заботятся обо мне. Они любят меня! Эта мысль свернулась во мне комком, как зародыш, и громко заскулила. А потом я взяла трубку и сказала Маку, что встречусь с ним через полчаса.
Хорошее решение. Пляж оказался моей любимой разновидностью пляжей. Никакого туристского уюта. Если ваш любимый среднеевропейский пляж – щенок Лабрадора медового цвета, то этот пляж был диким белым волком. Уложенная ветром длинная трава и старый, выбеленный, как кости, штакетник. Песок, прибой, море и небо, именно в таком порядке, – параллельные линии, насколько хватает глаз. А там, на краю света, – горизонт, вызывающий в тебе смирение. Стоит только шагнуть на этот пляж – и ощущаешь, как твой разум расширяется.
Пока остальные обедали, я бродила по берегу, размышляя обо всем случившемся – что если мне «суждено» быть с Эдом, пусть будет Эд. И что наши беды – лишь крохотный прыщик на обширном пейзаже мучительных человеческих отношений. И что только таким вот образом Божий промысел заставляет нас производить себе подобных. И все такое прочее.
Я немного подумала об Алексе – но не по-настоящему. Как будто у меня был ограниченный обзор – как если бы что-то оказалось так близко ко мне, что невозможно было на этом сфокусироваться или охватить целиком, а отойти, чтобы получить перспективу, никак не удается.
Я прошла несколько миль, разулась и зашлепала по воде, а потом вернулась по своим следам обратно. Я послала несколько факсов, сделала несколько записей и дозвонилась до нескольких человек. Легендарный кинорежиссер впечатлял ничуть не меньше, чем пляж. Он напоминал восторженного шестилетнего мальчугана с очень светлой головой. Если ему когда-нибудь надоест кино, подумала я, почему бы ему не стать гуру? Он вызывает у людей желание служить ему.
Мак вспомнил старые времена и стал очень экспансивным. Он не смел закурить в легендарном пляжном домике и потому вообще не курил – так у него бывает, когда запах кассового сбора шибает ему в голову. Вместо курева он подсел на кока-колу и, поясняя свою точку зрения, возбужденно размахивал банкой.
Позднее выяснилось, что вечером оба приглашены на большую тусовку в городе. Легендарный кинореж сказал, что не в состоянии ехать на автомобиле, и Мак велел мне заказать вертолет. В таком он был расположении духа.
Таким образом, уже через пару часов я оказалась на довольно случайной тусовке в офисе одного из крупнейших американских журналов. Офис располагался в пентхаузе, и вид оттуда открывался живописный: солнце только что село за Гудзон, и его оранжевое кроваво-грязное послесвечение бросало отблески то на один небоскреб, то на другой. На тусовке не протолкнуться было от маленьких черных платьиц и миниатюрных сумочек с блестками. Да еще тележки с напитками автоматически кружили по помещению и спрашивали механическим голосом: «Не желаете ли выпить? Все, что не убивает, делает нас сильнее!» – или: «Прочь с дороги!» – если вы оказывались у них на пути.
Оказаться на тусовке, куда тебя, собственно, никто не приглашал, – это в лучшем случае странное ощущение. Оказаться на тусовке, куда тебя никто не приглашал, да еще в чужом городе, когда твоя жизнь лежит в руинах, – это поистине тяжелая работа. Только я задумалась, не пойти ли посмотреть фильм, как нагрянула лихая троица. Меня приветствовали, как вернувшегося блудного сына.
– Кажется, скоро придет Леонардо, – сказал Пол.
– Божемой, – откликнулась Флора.
– Я с ним спала… Барахло, – сказала Делла. Было мило видеть их всех. Но мой внутренний регулятор яркости, высветивший на пляже кое-какие привлекательные линялые цвета, вскоре вернулся к черно-белому изображению. Я сказала, что хочу сходить в отель посмотреть, нет ли там каких-нибудь признаков Эда. Флора уже проверяла. Нет. Я сказала, что мне все-таки лучше уйти. Никто не стал спорить. Все же у них было ко мне кое-какое сочувствие.
