Головная боль генерала Калугина, или Гусь и Ляля - Наталия Романова
Лялю же милостиво отпустил в душ, на всякий случай приставив обалдевшего бойца, который понятия не имел, что происходит, что за пост такой странный, но до душа проводил, оглядывая гостью с головы до ног заинтересованным взглядом.
Что за зверь такой прилетел? Одета вроде просто: широкие брюки, тонкая льняная рубашка, спасающая от палящего солнца, очки с поляризацией на половину лица и, как вишенка на торте – шляпа с широкими полями, а ходи, сопровождай.
В душе оказалось пустынно. Ляля рванула в помывочную, нервно включила воду, как быстро она, оказывается, привыкла к комфорту. Никаких сомнений, попади она снова на позиции, испытала бы точно такой же стресс, как в прошлый раз.
В раздевалке, спешно одеваясь, чтобы ни с кем не столкнуться, услышала женские голоса, которые что-то живо обсуждали, напомнив точно такую же сцену несколько месяцев назад. Ляля невольно напрягла слух.
– Ну что, Свет? – нетерпеливо спрашивали несколько голосов. – Уехал Бисаров?
– Сегодня ночью ещё, – важно протянула видимо Света.
У Ляли оборвалось сердце. Уехал… сегодня ночью… Меньше двенадцати часов решили всё. Надежды, что он вернётся оттуда, куда уехал, нет… Была надежда и растаяла как дым. Если бы он задержался, или она прилетела раньше. Какие-то жалкие двенадцать часов… Хотелось зареветь в голос.
– Ты с ним говорила? Правду говорят, женится? – защебетал чей-то звонкий голос.
– Да ну! – воскликнул кто-то. – Сказал, чтоб липучку Настьку отвадить.
– Слышала, что на дочке кого-то из министерства… – протянул скептический голос. – Как тут не жениться. Я бы тоже на такой дочке женилась, даже если она страшная, как семь смертных грехов. Карьера попрёт, как на дрожжах, – раздался громоподобный смех.
– Может и страшная, – добавил кто-то. – Только за трое суток, что торчал здесь, ни к кому не подкатывал. В свободное время в библиотеке торчал… Что он сам-то сказал, Свет?
– Сказал, что правда женится, вот вернётся из командировки и сразу в ЗАГС. На ком – не сказал, только то, что его лялька самая офигенная, и для всех остальных женщин он взял решительный самоотвод. Ещё пригласил на свадьбу.
– Тебя?! – разнеслись возмущённые голоса.
– Меня! – огрызнулась Света. – Мы позапрошлый раз вместе на позициях были, меня вместо Дарьи Александровны отправили. Ох и пересрала я тогда, если бы не он, ни за что не вывезла, хотела рапорт об увольнении писать, а мне нельзя – деньги позарез нужны. Он знал и помогал. Гусь мне как брат, между прочим.
– Инцест дело семейное, – кто-то протянул с откровенной издёвкой, источая язвительность на сотни километров вокруг.
– Дура ты, Маш, – ответила Света. – Просто отшил тебя, вот и бесишься, несёшь ересь всякую.
Ляля отмерла, поняв, что стояла, замерев в одной позе, продолжила одеваться, пытаясь на ходу переварить информацию. В это время в раздевалку зашла невысокая худая женщина в медицинской форме. Оглянулась, увидела столпившихся за рядом шкафчиков медсестёр, крикнула в их сторону:
– Так и знала, что здесь торчите! Место сплетен изменить нельзя. Быстро по рабочим местам! Живо!
Мазнула взглядом по Ляле, быстро поняв, что к её епархии та отношения не имеет, мгновенно потеряла интерес.
Глава 25
Ляля споро разобралась с документами и наблюдала за отгрузкой. Работа продвигалась быстро, судя по всему, справятся на несколько часов.
Появившийся Абдула Хуссайн привёл её в небольшое замешательство. Она постаралась взять себя в руки, в конце концов, это не он, а его племянник был связан с расхищением гуманитарного груза. Люди Даххака, а не Абдулы Хуссайна, похитили её. Даххак хотел сделать то, что хотел, а не Абдула Хуссайн.
Ляля собралась с духом, подошла к одетому в военную форму без опознавательных знаков руководителю местного парламента, протянула бумаги, начала общаться через переводчика.
Скоро решились организационные моменты. Ляля поставила подписи, где необходимо, передала документацию Абдуле Хуссайну, собралась вежливо попрощаться, попросту сбежать.
Как ни держала лицо, как ни старалась казаться бесстрастной, внутри всё вибрировало, шатало из стороны в стороны, поднимая со дна души воспоминания, которые хотелось бы никогда не иметь, не знать такого опыта.
– Абдула Хуссайн просит разрешения поговорить с вами, Валерия Степановна, – обратился к Ляле переводчик. – О личном.
– Хорошо, – посмотрела она на Абдулу Хуссайна, подавляя в себе невольное, совсем неоправданное отторжение.
У них с племянником одинаковые чёрные глаза, с опущенными уголками и густыми ресницами – это отталкивало против доводов разума.
– Абдула Хуссайн просит прощения за своего племянника Даххака, если бы он мог изменить прошлое – он бы это сделал. Предотвратил бы то, что сделал его племянник. Даххак обязательно понесёт справедливое наказание за всё, что совершил. По законам их страны – это смертная казнь, которая будет приведена в исполнение сразу после приговора.
Ляля почувствовала, как покрылась гусиной кожей, поднялась каждая волосинка, зашевелился каждый нерв, в груди что-то сжалось, принося ощутимую боль, к горлу поднималась тошнота. Она не знала, что ответить говорящему, поэтому сказала чистую правду:
– Мне жаль.
Абдула Хуссайн снова заговорил, делая перерывы для переводчика:
– Абдула Хуссайн говорит, что надеется – вы не думаете плохо о его народе и стране, понимаете, что плохие люди есть в любом обществе, любой национальности и веры. Он очень благодарен вам и вашему фонду за помощь несчастным людям его страны, и каждый, кто получает помощь, кто слышал, знает, тоже благодарен.
Ляля кивнула в знак того, что поняла смысл сказанного, что она не держит зла на народ, страну, не думает плохо обо всех. В общем-то, даже Даххак – заложник обстоятельств, попавший под нехорошее влияние. Наверное, не окажись он в определённых обстоятельствах, не стал бы тем, кем стал…
– Спросите его про судьбу Вафы – жены Даххака, его матери Вахиды, детей Башира и Хабибы? – обратилась она к переводчику.
Ляля надеялась, что с ними не случилось ничего плохого. Сложно чувствовать приязнь к взрослым женщинам, причастным к её похищению, практически к соучастникам насилия, ведь если бы в посёлок не вошла военная полиция, к племяннику вовремя не приехал дядя, Даххак сделал бы то, что намеревался, но и неприязни Ляля не чувствовала. Наверное, когда-то у этих женщин были мечты, планы, они верили в хорошее, хотели счастья. Нищета и невежество превратили их в то, кем они стали.
Сильнее Лялю беспокоила судьба Башира. Очевидно способного паренька, ведь в пять лет, в скотских
