Счастливы вместе - Мари Соль
— Аааа, — я смущённо прикусила губу.
Он взглянул на нас в зеркале:
— Русалочка, — отвёл мою прядь от лица.
— Почему русалочка? — удивилась я.
— Потому, что ты русая, — он сгрёб мои волосы, прижался лицом и вдохнул.
— А я думала, потому, что я — русская, — хмыкнула я, — Слышала неоднократно, что нас называют доступными. Ваши.
— Наши, ваши, о чём ты вообще? — посмотрел на меня в отражении, — Есть ты и я, и ничего кроме.
«Ах, если б оно так и было», — подумала я в тот момент. А потом мы мечтали и строили планы! Впервые Левон заговорил о разводе с женой, когда его сыну исполнилось десять. Мы сбежали с работы. Я — под предлогом того, что простыла. Левон, сославшись на какие-то личные дела. А сами закрылись в квартире, которую тётка сдавала посуточно. Левон оставлял деньги на тумбочке в коридоре, а ключик бросал в почтовый ящик. В подобные дни я брала с собой мыло и простынь. Не люблю на чужой…
— Лёвушка, как же это всё неправильно, грязно, — шептала потом, уже отдыхая от «приступа счастья», на мохнатой груди у Левона.
Он ласкал мою спину, лениво, расслабленно. Словно мы — пара. Семья.
— Неправильно? Зато так приятно, — вздохнул, приподняв мою голову.
— И что теперь? — я тоже вздохнула, — Будем вечно вот так? Как преступники.
Я и впрямь ощущала себя незаконно. Как будто ворую чужое. Ворую его у жены! И у сына. О своих я не думала. Просто старалась быть мамой, которая им так нужна. А в подобные дни я старалась вдвойне. Словно просила прощения за то, что изменяю их папе.
— Артур подрастёт, разведусь, — сообщил он спокойно. Как будто думал об этом уже не впервые.
— Ты… серьёзно? — спросила, подперев подбородок ладонями.
Левон посмотрел на меня:
— Абсолютно. А ты?
— А что я? — уточнила.
— От мужа уйдёшь?
— Я бы давно ушла, только не к кому, — сказала с намёком.
— А если будет к кому, то уйдёшь? — он провёл по щеке, собрал мои волосы, сжал их, неистово, жадно.
Страсть в нём граничила с болью! Он подчинял меня так, как никто не умел. Если Окунев брал, то Левон делал так, что я сама становилась покорной. Готовой для всяческих ласк. Для всего, что попросит мой страстный и жадный грузин.
— Уйду, — отозвалась, уже ощущая, как снова пылает внизу живота.
Это было недавно. Это было давно…
Вот я, только что вышедшая из декрета, отдавшая дочь в детский сад, наперекор мужу, иду на работу. Вот я же, стыдясь и смущаясь, краснею под пристальным взором коллеги, который ещё не знаком.
Вот я, ощутившая первый укол запредельного чувства, лежу и смотрю в потолок. Наверное, так звучат стрелы Амура? И боль наравне с удовольствием ноет в груди…
Вот я после первого раза, ещё не приведшая в норму свой растрёпанный им, внешний вид. Стою и смотрю на себя в отражении зеркала! И не могу поверить в то, что только что произошло.
И вот, наконец, современная я. Что сидит на своей тёмной кухне. Домашние спят. За окном стынет ночь. А из глаз непрерывным потоком текут запоздалые слёзы! Меня разрывало на части весь вечер. Я даже хотела ему позвонить. Я металась, печатала, снова стирала, не знала, как выразить то, что у меня на душе.
А теперь успокоилась. Просто смирилась! Сижу и смотрю за окно. По нему ползут капли. И всё-таки, вместо снега, обещанного синоптиками, пошёл мелкий дождь. Интересно, какая погода в Батуми? Наверное, там теплее, чем здесь? Ведь это курорт. Он будет жить далеко! Сколько километров между нами. Сколько часов в пути от меня до него?
Да, конечно, в наш век технологий, можно выйти на связь из другого конца земного шара. Лишь бы поблизости был интернет. Я надеюсь, в Батуми всё в порядке с интернетом? Вот только, какой в этом смысл? Продлевая агонию, знать, что мы порознь. Вернётся ли он, как сказал? Или просто сказал, чтоб утешить. Я плакала, он утешал. Он всегда утешал! А теперь…
Новый порыв острой боли вынуждает меня закусить палец левой руки. Уже искусала всю руку! Плевать. Не пойду на работу. Зачем? Ведь его там не будет. Придёт кто-то вместо, займёт кабинет, где знаком каждый угол. И вытеснит запах Левона, и повесит на дверь своё имя. Для всех это просто текучка! Для меня — это просто конец.
На всхлипе включается свет. Вздрогнув, я опускаю окурок внутрь пепельницы. Я, кажется, дверь закрывала. И как он проник?
Окунев щурится, смотрит на то, как я прячу «улики». Машет ладонью, пытаясь развеять скопившийся дым.
— Ты куришь, Бузыкина? — интересуется, щёлкая вытяжкой. Та начинает работать мощнее. Я не хотела включать её громко, чтобы никого не будить.
— Курю, ну и что, — отвечаю гнусаво.
— И с каких это пор? — недовольно бросает мой муж.
— С таких, каких надо, — неразборчиво фыркаю я.
— Ты чего там бормочешь? — пытается он заглянуть мне в лицо и становится рядом. Берёт за плечо, — А ну, посмотри на меня!
— Отвали, — говорю.
— Ты что, плакала? — Ромик стоит, упираясь руками в бока. В одних брюках, и те набекрень.
— Нет, — отвечаю. С заложенным носом достаточно трудно ему отвечать.
— Что случилось? — интересуется он раздражённо.
Я шмыгаю носом:
— Ничего, иди спать.
Но Ромика трудно прогнать.
— Я говорю, что случилось? — повторяет он, точно не слышит, что я не хочу говорить.
— Ничего! — раздражаюсь, — Ром, иди спать.
— На работе что-то? — не унимается он, — Кто-то умер опять?
«Что значит, опять?», — усмехаюсь уже про себя. Как будто у нас постоянно кто-нибудь умирает. Да, в прежние годы я часто делилась проблемами, если такое случалось. Но в последнее время молчу.
— Ничего, — глухо ворчу себе под нос.
— Рита, взгляни на меня, — тянет руку.
— Отстань! — я хватаю початую пачку, желая достать из неё «антистресс».
— Так! Ну, хватит! — Окунев, ловко отняв, убирает мои сигареты на холодильник.
— Что? — подскочив, собираюсь вернуть их. Но ростом не вышла. Приходится стул подтащить.
Ромка и его отбирает:
— Какого чёрта происходит, Бузыкина? Ты может, ещё и пила? — наклоняется он, — А ну-ка дыхни!
— Отвали, Ром! — говорю.
Он ведёт носом, пытаясь меня уличить. Я опускаюсь обратно на табуретку, на которой сижу уже третий час кряду. Окунев, сложив руки на груди, прислоняется к стенке:
— И что?
— Что ты пристал? — как же бесит. Ворвался! Наводит порядки. Не даёт пострадать.
— Я задал вопрос, — донимает.
— Какой? — отвечаю устало.
— Что происходит? — пыхтит.
Вместо ответа вздыхаю. Протираю в окошке квадратик. Стекло запотело! И принимаюсь с тоской
